Остров

Он недовольно поднял голову, посмотрел в окно. Вдоль берега, где волны утрамбовали гладкую дорожку, шел Чукигек, босой, закинув за спину транзистор и размахивая раковиной.

"…Тысячи и тысячи честных людей, жителей острова, подымаются на святую борьбу, отряхивают цепи рабства, — доносилось все громче, — не желая становиться заложниками империалистической колониальной политики Ма…" — Чукигек, наконец-то, выключил приемник.

— Гляди, ракушку нашел, — крикнул он еще издали и повернул к дому Мамонта. — Ну, как литературный подвиг? — Он показал пальцем на растрепанное перо, торчащее из чернильницы. — Написал свои стишки?

"Пытался, — с горьким реализмом подумал Мамонт. — Худший уровень убожества- только расписывание туалетов. Выздоравливаю от таланта. Постепенно приходит солидность фантазии."

— Я тоже сочинил кое-что… Бессонной ночью. Слушай, как Козюльский про свои подвиги в войну рассказывал, — Чукигек присел на ступеньку крыльца. — Пошел партизан Козюльский в деревню. Похмелиться. Узнало об этих планах гестапо и всю самогонку зверски выпило…

— Про меня тоже что-нибудь сочини, — остановил его Мамонт.

— Да уж, про тебя насочиняли уже. Специалисты. Давно слушаю…

— Ладно, ладно, достали вы с Аркашкой.

— А он говорит, что уезжать хочет, — Чукигек смотрел куда-то в сторону горизонта. — Выходит из игры. Может и мне с Аркадием Ефимовичем в Америку? Переехать… Поездить, посмотреть. Организм просит.

— Ветер дальних странствий, понимаю. Пора тебе жить начинать, учиться что ли, а не Америку открывать… Можно так и играть до старости. А нищая старость- самый несмешной период жизни, хватишься. Вот я… у меня среди предков много было выдающихся людей: генерал, директор школы, летчик. А потом вообще никого не стало, я круглым сиротой очутился. Все думал о себе, мол я — выродившийся их потомок, ни на что не годный, но может когда-нибудь и я… сгожусь на что-нибудь, блесну. А теперь, ни с того ни с сего, губернатор, ответственный руководитель. А добился всего смирением и долгим постом. По радио целыми днями: Мамонт, Мамонт… Крупный политический деятель.

— Ну да, по этому радио вон говорили: президент банановой республики. Марионетка.

— Что еще говорили? — Глядя на раковину Чукигека, он вдруг заметил, что изнутри она похожа на беззубый младенческий рот.

— Политика Мамонта — политика колониализма. И еще… сейчас, сейчас. А, вот! Мамонт, этот злобный карлик, отщепенец, матерый уголовник и рецидивист… Рецидивист, еще в прошлом прославившийся черными делами.

— Беситесь, тираны! Знаешь такую песню?.. Не знаешь. Ну и правильно, тебе повезло. — "Сам ты злобный карлик!" — Мамонт увидел себя: вот он, маленький, сидит на дереве в джунглях, скалит острые, как у шимпанзе, клыки.

— Ты теперь политик, дядя Мамонт, терпи, так положено. Еще вот интересное…

Почему-то только сейчас Мамонт заметил, что пацан все-таки немного пьян:

— Ладно, хватит. Давай, лети в свою Америку, повторяй подвиг Чкалова, — Он пододвинул к себе большую деревянную лохань.

"Извольте сожрать этот изысканный салат из молодых побегов бамбука, ваше превосходительство!"

"Пейзаж в окне!"

Под пальмой лежит в пыли, откуда-то взявшаяся здесь, незнакомая сука. По ее лиловому брюху ползают черные щенки. Собака равнодушно зевает, иногда вздрагивает и замирает, осмысляя укусы блох. Над ними, на стволе, — эмалированная вывеска "Резиденция губернатора Мамонта" Ниже- еще три такие же надписи: по-английски, японски и, кажется, по-китайски.

Поедая салат, он будто увидел себя со стороны: одинокий, потертый жизнью, немолодой мужик… — "Ест свой сиротский салат…"

Долго Мамонт идет по новой дороге
В воздухе, над головой, корни деревьев висят
Почву здесь подмывает приливом.

"И причем постоянно!.. Распутник — это тот, кто не знает своего пути. Куда я опять иду?"

Втроем они шли по колено в воде, отодвигая висящие на ветвях (или корнях?) высохшие плети морской травы. Наверху квакали какие-то твари.

— Только рыбы еще здесь на деревьях не живут, — заговорил Кент. — Не догадались еще…

— Погоди! — продолжал что-то рассказывать Козюльский. — Чего там ностальгия… Как он говорил: ностальгия — это когда думаешь, что вот вернешься на то же место, и вернется та же жизнь. А по прежней жизни всегда тоскуешь, какой бы она не была. Всегда она лучше кажется — так уж мы устроены. Это не я — это друг мой так говорил, Орест Чебаков, вместе в Ленинграде работали… Нет, не Арест, а Орест. О, о! Вот так…

— А я по этим местам всю жизнь скучал, — сказал Мамонт. — Хотя и не видел их никогда. Наверное, в прошлой жизни я был дикарем и жил где-то здесь. А может и не дикарем даже, а каким-то животным, попугаем каким-нибудь…

Голое, без коры, дерево, отполированное, как мебель. Специально прищурившись, Мамонт представлял, что двигается среди гигантских костей, — ударившись в воде о корень коленом, очнулся.