Остров

Я вынул из пакета слегка помятый букет и торжественно, встав на одно колено и склонив голову, вручил его Свете, за что и был вознаграждён ещё одним поцелуем прямо в маковку.

– Там одежда в мешках для тебя – посмотри… – я подобрал свои джинсы с песка, и из кармана выскользнул телефон.

– Ой! – мгновенно схватила его в руки Света. – А это что?

– Телефон… – от её вопроса мне стало как-то нехорошо.

– У меня зазвонил телефон! Кто говорит? – Слон! – с выражением продекламировала Света и смешно сморщила нос. – Я спрашиваю: вот это – что? – И она сунула телефон мне под нос.

Арктический циклон молниеносно вторгся на наш остров: выпал снег, и океан сковало льдом – у меня затряслись руки и похолодело под ложечкой. Неясная тень, присутствие которой я всё время чувствовал, сгустилась и проявила себя во всей красе.

– Это телефон, Света! Обычный мобильный телефон – смартфон…

– А что такое смартфон? – Света с любопытством смотрела на меня, склонив голову на одно плечо, а у меня мурашки по спине бегали.

– Света… – в горле у меня пересохло и вместо слов раздавалось какое-то кваканье. – Света! Скажи, пожалуйста, какой год сейчас у тебя в Пскове?

– Семьдесят второй… – Света, видимо, глядя на меня, тоже побледнела, но, всё равно, ничего ещё не понимала.

Зато я всё понимал! Это был приговор – приговор нам обоим. Это была гильотина сразу же после виселицы – мы никогда не будем вместе там. НИКОГДА! Там – между нами пропасть, даже не пропасть – бездна! Там нас разделяют не 250 километров, а сорок семь лет. И единственное место, где мы можем быть вместе – это остров. Потому что я в её 1972 году ещё в школе учился, в 10 классе, а она в моём 2019 уже давно умерла…

У меня в голове это не укладывалось – она родилась ещё в позапрошлом веке, в 1894 году. Там, в 1972 году, ей было 78 лет – у неё было трое детей, восемь внуков и двое правнуков. И жила она не в Пскове, а в Пыталово – в доме престарелых, куда определили её «любящие» родственники, и порядки в этом доме, больше похожем на курятник, очень напоминают концентрационный лагерь. Она рассказала мне всё это, давясь от рыданий, когда мы сидели на берегу океана, тесно прижавшись друг к другу, как двое маленьких потерявшихся детей. Океан равнодушно слушал её рассказ, а у меня сердце рвалось на части от жалости, и по щекам текли слёзы.

«Господи! Девочка моя бедная!» – думал я: «Через сколько же революций, войн и репрессий тебе пришлось пройти, пока ты добралась до острова?! Сколько крови, грязи и несправедливости ты повидала за эти годы?!»

Я нежно гладил её по голове, по плечам – принёс полотенец и стал вытирать ей слёзы и сопли, заодно и себе всё вытер, потому что у меня тоже лилось, как из крана. Света всё пыталась мне рассказывать, но я не хотел её слушать – я стал целовать её солёные от слёз губы, щёки, глаза; покрывал поцелуями её плечи и руки, опускаясь ниже и ниже. На руках отнёс её на одеяло и продолжал целовать и, в конце концов, она тоже стала отвечать мне поцелуями, иногда судорожно вздрагивая и всхлипывая, и любовь наша была с горчинкой, как дикий мёд…

В Пскове возле здания обкома КПСС на Октябрьском проспекте ещё в 1946 году был установлен памятник Кирову. Сергей Миронович стоит в гимнастёрке, подпоясанной портупеей, галифе заправлены в сапоги, и властно указывает пальцем правой рукой себе под ноги. Никогда не унывающие скобари до сих пор подкалывают друг друга, таинственно сообщая в разговоре, что памятник, дескать, будут снимать. А на вопрос «почему?», следует зубодробительный ответ: «Да жалуется Мироныч! Говорит, что правый сапог жмёт!»

Этот анекдот я стал рассказывать Свете, чтобы хоть немного отвлечь её, потому что когда она услышала от меня, что я живу в 2019 году, то снова разрыдалась: она тоже теперь всё поняла. И тогда, чтобы прекратить этот большой плач, мне пришлось совершить бестактность. Как кавалер, элегантностью не уступающий бегемоту и задающий своей даме на второй день знакомства вопрос «а кто у тебя до меня был?», я сделал то же самое.

– Светик! А когда ты попала сюда в первый раз?

– В 37 году – тут же, не задумываясь, ответила она, размазывая слёзы по щекам.

Ну, естественно! Такое не забудешь! Так: значит, было ей тогда – я произвёл в уме несложные расчёты – сорок три года.

– И ты всё время была здесь одна?

Она мгновенно покраснела: она так покраснела, что у неё даже капельки пота на лбу выступили.

– Да нет… – чуть помедлив, всё-таки ответила Света. – Был тут один… – и добавила, усмехнувшись как-то криво. – Потом пропал…

– А он из какого года был? – продолжал людоедствовать я.

– Я не знаю… – она робко посмотрела мне в глаза. – Он не русский был.

Ну, вот! Цель была достигнута – плакать она перестала. Теперь она считала себя последней потаскухой (я это по глазам её видел), а я себя – негодяем и сволочью. Хороша парочка – гусь да гагарочка!..