Остров

Диск второй Человек Ниоткуда («The Beatles») Джон Леннон, Пол Маккартни (1965)

ТРИ ГОДА НАЗАД

1 Диски необитаемого острова

Мой вид – малые пестрые кротики – имеет свои задвиги и вынужден к ним приспосабливаться. Мы любим слова (я могу дословно воспроизвести диалоги из «Звездных войн»). Мы любим числа (я могу назвать первые сотни знаков числа Пи). И мы счастливы, как свиньи в навозе, когда слова сочетаются с числами (ступеней ровно 39[1], а далматинцев 101, а граф Монте-Кристо значился в тюрьме как заключенный № 34). Мы любим компьютеры. Любим «Марвел» и комиксы. Мы много чего умеем делать, только не разговаривать с людьми. Все у нас получается, но не получается обзавестись друзьями. И девочки нам нравятся, да не достаются. А вот чего малые пестрые кротики совсем не могут, абсолютно нет, так это отличиться в спорте. В Играх, так это называли в моей школе. Лично я играми всегда считал видеоигры. Видеоигры были бы о’кей. Как большинство представителей моего вида, я довольно серьезный геймер («Фортнайт». «Анчартед IV». «Пробуждение Линка». И любимое с детства – «Мист»). Конечно, в некоторых из них многовато насилия, но оно же виртуальное, так что вреда никому нет.

Но в моей школе Игры не были играми.

Все всерьез.

До тринадцати лет мне удавалось обойтись без уроков физкультуры по той простой причине, что я обходился без школы вообще. С тех пор как мы переехали в Англию – я тогда был малышом, – я получал домашнее образование и был счастлив. Я родился на Западном побережье Америки. Мои родители – ученые, они преподавали в таком колледже для хиппи, где все ходили в сандалиях и радужных рубашках и у каждого был свой кристалл. Потом мои ученые родители – сразу оба – получили ставки исследователей в Оксфордском университете, и мы переехали в Оксфорд. Нам всем пришлось приспосабливаться к Англии. Мои предки выглядят так, словно явились в наше время прямиком из семидесятых. У отца огромная шевелюра и борода, он носит очки в проволочной оправе и нейлоновые рубашки – подойдешь его обнять, а от рубашки искры сыплются. У мамы волосы до пояса, юбки до пола. В университете Пало-Альто, их прежнем универе, все называли их попросту Пол и Мэрилин, даже студенты. И никакой обуви, кроме сандалий, они, сколько помнится, не надевали. В Оксфорде они – профессор П. Селкирк и профессор М. Селкирк и обязаны ходить в туфлях. Но их это вроде бы не огорчило – они обожают историю и старинные колледжи и все это, и они занялись новым прорывным проектом по бихевиористике, с головой в него ушли; что же до меня, они решили, что попасть прямиком из привольной начальной школы на американском западном побережье, где в основном учили рисовать пальчиками, в застегнутое на все пуговицы британское подготовительное заведение в таком академическом городе, как Оксфорд, будет для ребенка тяжело, поэтому предпочли сами заняться моим образованием.

И поскольку я учился дома, я до тринадцати лет почти не общался с ровесниками. Конечно, я ходил на дни рождения к детям маминых и папиных коллег, но друзьями так и не обзавелся.

Во-первых, жизнь у большинства университетских кочевая, люди носятся по всему миру в погоне за преподавательской ставкой и местом доцента, а там, глядишь, и кафедра. Так что детишки, с которыми я знакомился в Оксфорде, не задерживались здесь дольше чем на пару секунд. А во-вторых, мне, кроме родителей, никто особо и не был нужен. Это было прекрасное время, пока они сами учили меня. Они работали в новеньком, суперсовременном здании Института наук о поведении – и в невероятно старом, невероятно красивом колледже Святой Троицы. Но один из них всегда был дома и занимался со мной.

Они учили меня естественным наукам (это уж само собой), математике и английскому и даже немного латыни, потому что, по словам отца, латынь – язык науки. Преподавали мне политическую историю, я ею всегда интересовался, – а как иначе, с моим-то именем. Странное дело: я всегда знал, что назван в честь президента Линкольна, и только после переезда в Англию додумался спросить родителей почему.

– Он – мой любимый президент, – сказала мама.

– Случается так, что человек становится похож на того, чье имя он носит, – добавил отец. Они часто подхватывали реплики друг друга, выступали дуэтом не только на работе, но и дома. – Это называется «номинативный детерминизм».

Мои родители никогда ничего не упрощали для меня, даже когда я был совсем маленьким. Считалось, что я сумею сообразить.

Я уточнил:

– Вы хотите, чтобы меня пристрелили в театре, когда мне будет пятьдесят четыре?

Оба засмеялись.

– Нет, глупыш, – сказала мама, – я больше о том, как он жил, а не как он умер. Это был настоящий лидер с надежным этическим компасом. Он отменил рабство – помнишь?

Это я помнил.

– Но ведь с рабством покончено, мам. Я же не смогу отменить его во второй раз.

– В некоторых уголках земли все еще есть рабы, – ответил отец. – И твоя мама говорит не об этом, а о том, что и ты когда-нибудь можешь стать президентом.