Остров Аграфены

– Громовой камень… Хорошо звучит, – согласился я. – Но куриный бог – тоже не совсем из курятника. Курицами в старину славяне тетёрок называли. Люди видели, как они любят клевать камушки на отмелях, но понимали, что обычные тетерева своими клювами пробить камни никогда не смогут. Такое под силу, пожалуй, только их могучему куриному богу. Отсюда и пошло. А уж потом стали замечать, что такие камни приносят удачу и стали вешать их поначалу себе на шеи, а уж потом – при входе в дома и постройки для скота…

– А у нас за громовыми камнями целая философия стояла, – продолжил Василий. – Перекочевав на новое место, эвен первым делом брал висящий на шее камень-оберег в руку, подносил к глазу и осматривал через дырку всё, что было вокруг – деревья, склоны, речку… Считалось, что таким ритуалом можно было оградить стоянку и её ближние окрестности от всякой нечисти… Ну и, конечно, самого хозяина такой талисман защищал от разных напастей, удачу приносил на охоте. Им же лечили людей и оленей. К примеру, если начинало пропадать молоко у женщины или оленихи, – надо было сцедить немного этого молока на землю через дырку в громовом камне… – Вспомнив, что шёл за водой, Василий махнул рукой. – Ладно, заболтался я с тобой, чай вскипятить надо. Потом поговорим…

Костя с Аркадием, поставив сеть и пытаясь чем-то занять время до первой проверки снасти, глядя на меня, тоже невольно заразились поисками и принялись мерить шагами берег. Но, судя по всему, сегодня был не мой вечер – ни мне, ни моим последователям до самых густых сумерек так и не попалось ни одного куриного бога. А вот с рыбой парням повезло – Индигирка подарила несколько небольших омулей, которые были тут же почищены и отправлены в котелок над костром, где быстро превратились в ароматную уху.

Увы, уха тоже оказалась не про меня – боль никак не проходила, и, с трудом выпив полкружки чая, я пошёл устраиваться на ночлег в избушку. Время было, конечно, ещё «детское», но в конце лета ночь на Севере наступает рано, а потому и ребята, немного почаёвничав у костра, тоже потянулись вслед за мной под крышу.

Спальных мест в избушке было два – широкие нары человек на пять, сколоченные от стены до стены в глубине небольшого сруба, и узкая одноместная лежанка справа от входа. Эту-то лежанку я и занял на правах больного, объяснив ребятам, что со своим желудком я, может, буду ворочаться, а то и вставать всю ночь, и не дам спокойно спать другим на общих нарах. А тут, в сторонке, если что, буду сам по себе. Парни, конечно же, ещё раз дружно мне посочувствовали, добавили к моему лечебному арсеналу какие-то таблетки из своих аптечек, но, сморённые долгим днём и хорошим ужином, быстро разложили походные спальники, погасили свет и дружно засопели.

Я лежал, невольно вглядываясь в темноту противоположной стены, и ждал, когда подействуют лекарства, но ноющая боль по-прежнему не уходила и не давала заснуть. Уже порядком измученный этой пыткой, я временами начинал проваливаться в какую-то полудрёму, но очередной спазм опять выталкивал из неё. Сколько времени это продолжалось и сколько мне оставалось терпеть до утра – сказать было трудно – разглядеть что-то на циферблате часов было невозможно, а зажигать фонарик я не хотел, чтобы не ломать сон другим.

Но вот над рекой медленно всплыла из-за гор огромная яркая луна, и её холодный свет, вливаясь в избушку через небольшое оконце над лежанкой, рассеял тьму в нашем пристанище, наполнив замкнутое пространство передо мной едва ощутимым голубым мерцанием. Я подтянул руку с часами к самым глазам и хоть не сразу, но разглядел обе стрелки, слегка перевалившие за цифру 12. Выходит, ночь только-только начиналась. Я вздохнул, повернулся на бок, подтянул к самой груди колени, зажимая ноющий желудок, и смежил веки, в очередной раз сделав попытку победить сном надоевшую боль. И опять ничего не вышло – резкий спазм заставил меня дёрнуться и открыть глаза.

Почти в этот же момент дверь нашей избушки вдруг неслышно распахнулась, и на её пороге, заставив меня онеметь и застыть от неожиданности, появился какой-то неведомый старец. Его светлое длиннополое одеяние и рассыпанные по плечам длинные волнистые волосы, перехваченные на лбу кожаным ремешком, отливали бело-голубым лунным светом. На фоне мерцающей благородной седины изрезанное морщинами лицо старца с узкими прорезями азиатских глаз казалось неестественно тёмным, каким-то густо-коричневым, но при этом оно не пугало, а излучало какую-то мудрость и доброту, постепенно меня успокаивающую. Дождавшись, пока я приду в себя, он спросил то ли на русском, то ли на каком-то другом языке, который я прекрасно понимал:

– Болит?

– Болит, – выдохнул я и инстинктивно сел, распахнув и отбросив с плеч не застёгнутый спальник: нехорошо было разговаривать лёжа со столь почтенным человеком.