Остров Баранова

Павел сейчас совсем не волновался, хотя Лещинский затронул его душу. Так страстно жаждавший примирить, казалось, непримиримое, понял Павел вдруг, что это свершилось. Разговор с Лещинским словно подвел черту. Павел любил свою родину, тосковал по ней, но он знал, что прошлое никогда не вернется в эти леса и долины, что цивилизация вытеснит старую жизнь. И он помогал этому сам ради своей новой отчизны. Сейчас Павел понял, что к тому же стремился правитель, который тоже мучился и страдал...

Лещинский заторопился, извинился, что задержал спутника, дружески протянул руку:

— Будьте гостем у меня, Павел Савелович! Я тут беспокровный сирота... И Александру Андреевичу, — добавил он полушутливо, — не говорите о беседе нашей. Не уважает он инакомыслящих, наипаче компанейских. А?.. Скромные мои прожекты покажу...

Лещинский все еще стоял, когда Павел поднялся и, глядя на него открытым светлым взглядом, сказал уверенно и совершенно спокойно:

— Вы ошиблись, Лещинский. Да вы и не поймете... Все это сделал Баранов. И я горжусь, что он мой приемный отец!

Не замечая протянутой руки, легко, словно освободившись от тяжести, Павел быстро пошел к озеру.

ГЛАВА 7

1

Два пути вели на восток. Один неизведанный, холодный и недосягаемый, через ледовитые моря, замерзшие пустыни, где, может быть, не слышно даже крика птиц. Посланное еще в прошлом году судно дошло только до редута св. Михаила, в заливе Нортон, дальше все море было забито тяжелым паковым льдом. Десять месяцев из двенадцати пролив являлся непроходимым.

Второй путь — через два океана, по которому пришли «Нева» и «Святитель Николай Мирликийский», — был пока и единственным. Тяжелый, изнурительный, длившийся полтора года.

Баранов осторожно шейным платком вытер глобус, свернул карту. Задумчивый и нахмуренный постоял у шкафа, затем так же неторопливо вернулся к столу. Было еще рано и тихо. Сквозь распахнутый ставень тянуло утренней свежестью. Гудел прибой.

Правитель думал о России, о новых зачинаниях, о чужих и бездушных приказах, которые только что перечитал. Компания приобретала все возрастающую власть. Двор и министерство считались с ней, но многие продолжали смотреть на Америку как на дикую страну, годную только для легкой наживы и честолюбивых стремлений.

— Не доживу я, — сказал однажды правитель своему крестнику, откладывая в сторону тетрадь, куда записывал дневные события. — Не доживешь, может случиться, и ты... А только по-иному все будет. Поймут люди. По-иному и жить почнут. В большой душе нету жадности...

Он снял со свечи нагар, закрыл бюро. Лысый и старый, не мигая, глядел на светлое пламя. Глядел долго, даже после того как Павел ушел.

В дверь постучали. Баранов недовольно отложил вынутые из стола бумаги — не любил, когда его тревожили в эти утренние часы.

— Ну, кто там?

Он подумал, что, наверное, Серафима решила спозаранку заняться уборкой, и хотел уже отчитать ее, но стук повторился еще раз тихо, осторожно, словно скреблась кошка. Домоправительница так не стучала.

— Ну? — повторил правитель громче.

Лязгнула клямка — в горницу вошел Лещинский. Он был бледен и понур и казался глубоко взволнованным. Несколько секунд он стоял у порога, затем торопливо и как-то судорожно бросился вперед, упал на одно колено и, схватив руку правителя, прижался к ней влажным, холодным лбом.

— Чего ты? — изумленно отступил Баранов. Он не терпел никаких аффектаций.

Лещинский поднялся, вытащил из-за пазухи небольшой, сложенный вдвое листок бумаги, на котором значились имена участников заговора и крайним снизу — имя Павла.

Баранов выслушал донос Лещинского спокойно. Несколько раз переспросил о подробностях. Так же спокойно и не торопясь отдал распоряжения. Лишь по согнувшейся спине, по набухшим, побелевшим векам можно было догадаться о силе нанесенного ему удара.

Последние недели правитель сам чуял среди людей чье-то враждебное влияние. Но хлопоты по отправке корабля, заботы о провианте, бесконечные думы и тревоги о завтрашнем дне не давали возможности подумать об этом как следует. Теперь он понял, что совершил большую оплошность, и на минуту растерялся. Заговорщики, по словам Лещинского, решили убить его, когда Наплавков будет дежурным и обходным по крепости. Попов и Лещинский должны подойти к правителю вместе с Наплавковым, стрелять назначено тут же, во дворе, всем сразу, чтобы не промахнуться...

В крепости уже проснулись. Стуча мушкетами, прошел под окнами караул, певуче и гортанно бранились возле кухни прислужницы-индианки, донесся первый удар колокола. Ананий начинал обедню. Поп тоже, наверное, знал о заговоре и, может быть, собирался благословить бунтовщиков... Завтра они сойдутся у Лещинского, подпишут обязательство и назначат день...

Баранов поднялся с кресла, глянул на доносчика ясными, немигающими глазами.

— Когда учинят подписи — сказал он глухо, — затянешь песню. Караульные войдут вместе со мною.

— Какую песню, Александр Андреевич? — с угодливой торопливостью спросил Лещинский, обрадованный тем, что ему поверили. После неожиданного отпора Павла, он понял, что надо спешить.

— Какую хочешь.