Читаем Остров без пальм полностью

— Меотида? — повторила я нараспев. — Красиво.

— Конечно, красиво. Вот океан звучал не так симпатично — Панталас.

— Да уж, это не Меотида.

— Само собой. Древних людей океан повергал в трепет. Как и Черное море, кстати. Оно ведь тоже называлось поначалу Понтом Аксинским, что в переводе означает «негостеприимное море». Но потом прошло какое-то время, и его переименовали в Понт Эвксинский.

— То есть уже гостеприимное! — догадалась я.

— Верно. Ты даже не представляешь, сколько интересного можно обнаружить в одних только названиях! Скажем, Евпатория называлась Керкинитидой, город Поти — Фасисом, Сухуми — сначала Диоскуриадой, а при римлянах — Себастополисом. И Керченский пролив именовался когда-то Киммерийским, а сама Керчь была Пантикапеем — столицей Боспорского царства.

— Ого! Зачем же люди все переименовывают?

— По счастью, не все. Скажем, Феодосия так и осталась Феодосией, и некоторые другие названия сохранились, но в основном… В основном люди, конечно, обожают все перестраивать. Города, улицы, даже целые страны.

— Наверное, хотят каждый раз начать жить заново, — предположила я и тут же подумала о маме.

— Скорее всего. Все равно как в школе — переписываешь с новой страницы и не повторяешь прежних ошибок.

— Но ведь так не бывает! — вырвалось у меня.

— Почему же, иногда, бывает. Хотя редко. Чаще, конечно, все повторяется — и успехи, и ошибки — иногда даже с фотографической точностью… Опа! Кажется, дно…

Мой «утопленник» встал и с некоторой растерянностью погладил себя по спутанным волосам.

Я попыталась тоже дотянуться до дна и едва не хлебнула воды. Этот археолог оказался на редкость высоченным парнем. А еще вздумал тонуть — вот же смех!

— Как хоть тебя звать, спасительница? — он впервые улыбнулся, и сразу из болвана превратился в красавчика. Ну, может, не совсем в красавчика, но что-то симпатичное в нем определенно присутствовало.

— Ксюша.

— А меня Роман. Или просто Рома.

Я только головой покрутила: ну и имечко!

— Спасибо, Ксюш! Я ведь действительно мог потонуть. Вот глупо бы вышло.

— Да ладно, побарахтался бы и выплыл.

— Нет, я серьезно… — он просиял. — Слушай, а пойдем к нам! Мы тебя фруктами угостим, у костра посидим, песни попоем. Любишь песни?

— Люблю, — вздохнула я. Его «спасибо» меня несколько удивило. Даже расслабило слегка… — Только не получится. Ждут меня. Без того задержалась.

— В общем, да, время позднее… Может, проводить? Далеко живешь-то?

— Там, — я махнула рукой в сторону моря.

— Не понял? — Роман обернулся, на лице его отразилось недоумение.

— Я ведь русалка, — серьезно объяснила я. — Потому и на берег выйти не могу. Хвостик вместо ног.

— Ага, русалка с маской и трубкой?

— Ну, такие вот мы, современные русалки, — я опрокинулась на спину, медленно поплыла от него.

— Погоди, ты куда?

— В море.

— Слушай, я серьезно.

— И я серьезно… — я поняла, вдруг, что, если начну объяснять, вконец запутаю его и себя. Да и зачем кому-то знать про наше убежище?

— Слушай, не дури… — Роман попробовал было сделать шаг за мной, но вода тут же дошла ему до подбородка, и он остановился.

— Пока, Рома! — пропела я. — Как-нибудь загляну в гости. Или ты к нам заплывай.

— Ксюш!

— Счастливо! — я напялила на лицо маску, сунула в зубы загубник и, рывком перевернувшись, саженками поплыла прочь. Запоздало навалилась усталость, и, конечно, подкатила досада за потерянную бутыль с водой, за посеянную черешню. Плавает мое добро сейчас где-нибудь у поверхности и дожидается счастливчика. А бедный Глебушка, небось, до сих пор не спит — караулит с пистолетиком судно…

Уже через пяток минут я ступала по палубе «Вари». Шаги мои гулко отдавались в недрах корабля, но Глебушка навстречу не выскочил. Я спустилась в каюту, но и там его не нашла. На этот раз мне стало по-настоящему страшно. Сбросив с шеи мокрое платьице, я нашарила в полумгле фонарь и бросилась по узенькому коридорчику. Выкрикивая имя братца, принялась заглядывать в каждую щель, в каждый закуток. Глеба нигде не было. Проклиная на чем свет себя и моего говорливого утопленника, я вновь выскочила на палубу.

Сонный и вялый, братик брел мне навстречу.

— Где ты был? — я подхватила его на руки. Сердце мое билось, как африканский барабан.

— В туалет ходил. На полубак. А там заснул… — он встрепенулся. — Ой! И револьвер где-то оставил.

— Найдем твой револьвер, — я крутанулась с ним пару раз, чмокнула в щеку и шею.

— Принесла водички?

— Не получилось, золотце. Вроде набрала, обратно уже добиралась, а тут такая фиговина приключилась…

— Акула напала?

Я вздохнула. Дались же ему эти акулы! То есть и я такой когда-то была — без страшилок шагу не могла ступить, в акул верила…

— Пойдем, — я поставила Глеба на палубу, взяла за руку. — Устроимся на матрасе, укроемся потеплее, расскажу тебе интересную сказку.

— Не хочу сказку! Хочу про что-нибудь настоящее.

— Ну… Тогда про другое расскажу. Например, про доктора Алена Бомбара, который плавал в океане кучу дней, ничего не пил, кроме морской воды и рыбьего жира.

— Фу, гадость!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Белеет парус одинокий. Тетралогия
Белеет парус одинокий. Тетралогия

Валентин Петрович Катаев — один из классиков русской литературы ХХ века. Прозаик, драматург, военный корреспондент, первый главный редактор журнала «Юность», он оставил значительный след в отечественной культуре. Самое знаменитое произведение Катаева, входившее в школьную программу, — повесть «Белеет парус одинокий» (1936) — рассказывает о взрослении одесских мальчиков Пети и Гаврика, которым довелось встретиться с матросом с революционного броненосца «Потемкин» и самим поучаствовать в революции 1905 года. Повесть во многом автобиографична: это ощущается, например, в необыкновенно живых картинах родной Катаеву Одессы. Продолжением знаменитой повести стали еще три произведения, объединенные в тетралогию «Волны Черного моря»: Петя и Гаврик вновь встречаются — сначала во время Гражданской войны, а потом во время Великой Отечественной, когда они становятся подпольщиками в оккупированной Одессе.

Валентин Петрович Катаев

Классическая литература / Приключения для детей и подростков / Прочее