Остров без тайн

— Авария? — спросил Саша, почувствовавший что-то неладное.

— Полюбуйся на своего «квалифицированного топографа»! — Данко махнул в сторону Сени. — Как я говорил, так и получилось: все азимуты перепутал.

— Ничего не перепутал! — Сеня встал. — Всё правильно делал. Вот проверьте, — правильно!

— Как же правильно, когда кружился, словно тебя муха кусала, и совсем к другому месту выходил!

— Это компас, а не я…

— Компас правильный, — вставил Юра. — Что зря-то говорить?

Саша шагнул к нему:

— А ну покажи. — Он осмотрел компасы. — Странно… Данко, пусть Петя кончает один, а мы с Сеней ещё раз проверим. Может, тут… может, железная руда… Она и путает все азимуты.

— А ведь верно! — У Сени заблестели глаза.

— Какая тут руда! — У Юры приподнялись брови. — Тогда бы у всех азимуты перепутались, а не у одного Сени.

— Это у него в голове руда, — мрачно сказал Данко. — Петя, ты один справишься?

Петя пожал плечами: неужели можно сомневаться? Данко сказал: «Ну, двигайтесь» и первый молча пошёл к Светлой. Расстроил его, конечно, не Сеня. Это — пустяки, дело поправимое. А вот с Ваней хуже.

Данко думал тяжёлую думу. Сказать о происшедшем Борису или не говорить? Если сказать, тогда прощай остров: Борис прекратит разведку, пошлёт другое звено. «Вы, скажет, ещё ходить по земле не научились, и, скажет, дисциплины у вас нет». Правильно скажет!

А если ничего вожатому не говорить? Тогда всё будет по-старому, никто и не подумает прекращать разведку.

Но сможешь ты, Данко, сказать неправду? Или просто молчать. Сможешь?.. Но зачем ставить вопрос так: сможешь или не сможешь? Предположим, сможешь. Что из этого! Надо спросить себя: что должен ты оказать — правду или неправду. И сразу станет ясно: конечно, должен сказать правду.

Так проверяют себя и комсомольцы и коммунисты.

Они не спрашивают у себя: ты это сможешь сделать? Они спрашивают: ты это должен сделать?

Значит… Значит, прощайте эти привольные дни, прощай Скалистый?..

Так думал Данко, и, видимо, думали об этом и остальные. На обратном пути Юра сказал, не то утверждая, не то спрашивая:

— Может, в последний раз едем…

Он сказал это, ни к кому не обращаясь, и никто не ответил, но все его поняли и как-то странно переглянулись.

На лагерном берегу их встретил Борис. Он был в хорошем настроении и пошутил:

— Ну, покорители Антарктиды, много белых медведей видели?

— Мы медведей не считали, мы — только китов, — в тон ему ответил Саша.

Ваня весь сжался, напрягаясь, чтобы не выдать боль и пройти как можно ровнее. Однако Борис сразу заметил, что он хромает.

— Иван, ты что — об айсберг споткнулся?

— Ага. — Ваня бодро кивнул головой и попытался улыбнуться. — Я его пнул, думал, он снежный, а он ледяной, твёрдый.

— Сильно ногу повредил? — уже серьёзно спросил вожатый.

— Нет, Борис, пустяки! Просто немного ушиб.

— Ну, смотри…

Всё как будто обошлось благополучно.

Данко стоял у лодки вытянувшись, чуть побледневший.

Борис сказал ему:

— Ты, Даниил, не стой, пошевеливайся, скоро ужин.

Данко взметнул на него строгие потемневшие глаза и чётко, как солдат перед строем, шагнул вперёд, вскинул руку в салюте.

— Товарищ вожатый, — начал он громко, замялся и продолжал глухо: — На острове произошло… произошёл несчастный случай. Ваня ушиб ногу не немножко, а очень сильно. Вот. Всё. — И он ещё раз посмотрел в глаза вожатого прямым и долгим взглядом.

— Стой, Крутиков! — крикнул Борис и пошёл к Ване. — А ну садись. Показывай ногу. — Он взялся за распухшую, отёкшую лодыжку. Ваня скрипнул зубами. — Растяжение сухожилий. Если не хуже. Ведите к врачу. — Потом повернулся к звеньевому: — Как получилось?

Данко рассказал.

Борис слушал, пожёвывая травинку, и лицо его было спокойным, казалось — даже равнодушным.

— Ладно. Готовьтесь к ужину. — И он, сорвав новую травинку, пошёл к штабу, — наверное, доложить начальнику лагеря и Асе Васильевне.

К ужину уже весь лагерь знал о случившемся. От одной группы к другой перебегала Маша и, делая страшные глаза, наговаривала:

— Девочки, вы слышали? Ваня Крутиков… Не слыхали?! Он же ногу повредил. Должно быть, сломал. Упал со скалы… Как это сочиняю? Я сама слышала, рассказывали… Его Петя Силкин толкнул. Сейчас понесли к врачу Ваню. А Петя сзади идёт и, должно быть, плачет.

Через минуту её голос звучал уже возле другой группы:

— Мальчики, вы, конечно, слышали? Ваня Крутиков…

Когда отряды строились на ужин, к Пете подошла Соня Клюшкина, посмотрела на него печально и сказала:

— Вот уж этого от тебя не ожидали. Нехорошо. — Она тихонечко посопела и добавила: — Очень нехорошо!

К ночи у Вани поднялась температура. Его уложили в изолятор.

Вход на остров запрещён

Петя бродил по лагерю. Его длинная фигура выражала уныние и печаль. Вообще он выглядел как-то необычно. В чём эта необычность, сначала было трудно определить. Но стоило приглядеться внимательно, и становилось ясно — в чём: в необыкновенном для Пети аккуратном виде. Он был помыт и тщательно причёсан, лишь на самой макушке вызывающе торчал один задорный вихорок. Но только один. На Пете были новые трусы и совершенно чистая, без единой дырки сиреневая майка.