Остров Безымянный

Лукошкин дом выглядел крепким и основательным, но обветшавшим без хозяйской руки. Дверь мне открыла очень старая на вид женщина со строгим и волевым лицом. Она пристально, изучающе посмотрела на меня. Взгляд был прямым и твёрдым, скорее мужским, чем женским. Меня насторожили плотно сжатые губы – такие бывают у много переживших или злых от природы женщин. Будем надеяться, что верно первое, а не второе.

Я сказал, что меня прислала Клавдия.

– Клашкя? Заходи.

По манере смягчать гласные, особенно в конце слов, я сразу определил, что хозяйка родом с Рязанщины. В детстве я с мамой часто ездил к бабушке в деревню, и у меня на всю жизнь отпечатался в памяти тамошний диалект. Моими деревенскими друзьями были Петькя и Ванькя, а меня они звали Серёжкя.

Лукошко передвигалась по дому медленно, сильно покачиваясь с боку на бок и хватаясь руками за стены и мебель, – у неё, как у многих, в старости болели суставы. Обстановка в доме мало отличалась от той, что я уже видел у Клавдии, разве что самое видное место в комнате занимал не шкаф, а «Хельга» – когда-то шикарный и сверхмодный импортный сервант, мечта советских женщин в середине семидесятых годов. У нас дома почти до горбачёвской перестройки стоял такой же, и в то время он казался мне очень красивым. Как и положено, «Хельга» до отказа была набита хрусталём и прочими стекляшками.

– Ты вчярась приехал?

– Да, вчера, утром.

– А откель ты?

– Из Москвы.

– А когда думаешь вертаться?

– При первой же возможности. Говорят, через несколько дней судно придёт.

Судя по всему, Лукошко что-то уже слышала про нас с Вадимом, во всяком случае, смотрела она на меня не очень благожелательно. Закончив «допрос», бабка пошла в кладовку искать плащ.

На столе громко тикал круглый железный будильник с блестящим колокольчиком наверху. В углу на полочке стояла икона, аккуратно с боков прикрытая рушником. Икона выглядела очень старой, вся её поверхность была покрыта мелкими трещинками.

Одну из стен комнаты занимали фотографии в деревянных рамках и без них. Бывая в командировках, я из любопытства всегда захожу в местные краеведческие музеи. Самое интересное в этих музеях – лица людей на старых фотографиях. Вот и теперь я принялся рассматривать лица. Выше всех висел пожелтевший снимок Лукошкиных родителей – отца в рубашке, застёгнутой на пуговицу прямо под горлом, и матери в светлом платочке. Рядом с ними красовался молодой плечистый парень в солдатской гимнастёрке, перетянутой на поясе ремнём. Ворот был расстёгнут, и даже на старом снимке было заметно, что подворотничок сиял белизной. Парень горделиво выпятил грудь, которую украшали несколько приколотых к гимнастёрке значков, такими награждали солдат за отличия в службе. Тот же парень улыбался на свадебной фотографии, на ней молодые склонились головами друг к другу. Лукошко была в фате, молодая и на редкость симпатичная – если бы не увидел своими глазами, ни за что не поверил, что когда-то она была такой красивой. На нескольких следующих снимках были изображены дети, в общей сложности я насчитал не менее четырёх. По фотографиям было видно, как дети росли, уходили в армию, женились и выходили замуж, а Лукошко с мужем старели и обрастали не только детьми, но и внуками.

Выделялся один снимок, явно сделанный профессионалом, на котором относительно молодая ещё Лукошко была изображена вместе с несколькими женщинами в орденах. Лукошко на их фоне выглядела вполне достойно – наград у неё было не меньше. На мой вопрос возвратившаяся с плащом из кладовки хозяйка молча открыла шкаф и достала висевший на плечиках костюм. Она сунула его мне под нос, чтобы я получше рассмотрел приколотые ордена – Ленина, Трудового Красного знамени и ещё один странного вида – я решил про себя, что это орден «Знак почёта». Впрочем, не исключено, Дружбы народов. На разноцветных планочках висели ещё несколько медалей. Да, а бабка-то действительно принадлежала к «передовому отряду трудящихся» – за просто так орден Ленина не давали.

– А за что награды?

– За надои. Я до самой пенсии дояркой работала.

Оказывается, на Острове раньше существовала молочная ферма. Коров было немного, но зато они прославились своими рекордными надоями даже по левую сторону Уральского хребта. Вместе с ними прославилась и Лукошко.

– Чем же кормили коров?

– Летом они паслись на лугах, на зиму им косили сено, но бóльшую часть кормов завозили с материка.

Моё профильное образование не позволило мне выдержать такого надругательства над экономической целесообразностью:

– Не проще ли было завозить сухое молоко? Возить коровам траву через море – это же дурь! Такое было возможно только при старой системе. Сейчас любой студент Вам докажет, что содержать здесь дойное стадо было крайне невыгодно!

– Мила-ай, – насмешливо протянула бабка. – Людей кормить вообще не выгодно. Ты им и мясо, и молочко обеспечь. Нет того, чтобы приучить их травку щипать. Но ты посмотри на нашу молодёжь – кровь с молоком! Молоко – от моих коров.