Остров Безымянный

Однако в какой-то момент через какофонию природных звуков пробились человеческие голоса. Я ещё успел подумать: «Ну вот, уже и голоса стал слышать! Через пару дней начну сам с собой разговаривать». Однако голоса не исчезли. Более того, они слились во вполне различимую мелодию – это была не просто речь, а пение, доносившееся со стороны клуба. Заинтригованный, я резко ускорил шаг и влетел в холл, едва не сбив с ног застрявшую в тамбуре древнюю старушку.

– Пожалей бабку, милок! – Засмеялась старушка и, прищурившись, почти зажмурив подслеповатые глаза, вперилась в моё лицо, поводя при этом головой из стороны в сторону в надежде всё-таки что-то увидеть.

– Ты чей же будешь, что-то я тебя не признаю? – С её лица не сходила добрая и немного жалкая улыбка.

– Это москвич, Матрёна. Они вдвоём позавчера приехали, я тебе про них рассказывала, – внезапно подала голос из полутьмы холла её товарка.

– Люди говорят, вы можете закрыть наш завод? – Не унималась первая старушка. Так по-простому, «в лоб», задают вопросы бесхитростные люди, не привыкшие скрывать свои мысли и намерения.

– Нет, что Вы, наоборот, – ответил я и внутренне сжался, ожидая следующего вопроса: а как это «наоборот»? Необходимость врать по поводу судьбы завода стала мне докучать!

– Да что ты пристала к молодому человеку, Матрёна? – Спас меня тот же сердитый голос. – Ты думаешь, ему интересно с нами, старухами разговаривать?

Я понял, что надо воспользоваться моментом, не дожидаясь, пока простоватая Матрёна опять о чём-нибудь меня не спросит, и поспешил прошмыгнуть мимо бабушек из холла дальше, в актовый зал.

В зале женщины, как говорится, в годах, сидели на стульях, поставленных в круг. Они просто тянули мелодию, не вкладывая в пение излишних эмоций, выражения лиц у них были напряжённо-отстранённые. Молодые женщины и девушки, стоявшие за их спинами, напротив, старались своими звонкими голосами внести дополнительные оттенки чувств. Они явно тяготились чересчур академической, суховатой манерой пения. Однако никто не пытался, используя силу или красоту своего голоса, «тянуть одеяло на себя». В целом обе группы хорошо дополняли друг друга, это был давно спевшийся коллектив, и вместе у них получалось очень даже неплохо.

Мужчины и зелёная молодёжь стояли вдоль стен. Хотя мелодию вели главным образом женщины, некоторые мужчины тоже подпевали. Даже Валерка, муж Клавдии, время от времени пробовал присоединяться к общему хору своим басом. Однако это выглядело так, словно пьяный дьяк невпопад бухает в колокол. На Валеру шикали, он замолкал, начинал согласно кивать головой, при этом примирительно махая рукой, давая тем самым понять, что больше не будет мешать остальным. Но через несколько минут его душа опять желала развернуться во всю ширь, и колокол возобновлял своё буханье.

Пели под баян. Баянист представлял собой колоритную личность! Он был из тех самородков, которым не надо долго подбирать мелодию. Не он задавал темп и нюансы мелодии, напротив, услышав первые слова песни, он начинал играть, на ходу подстраиваясь под манеру исполнения певцов. Он смог бы подстроиться и под Валерку, если бы тот вздумал петь соло. При этом лицо баяниста оставалось совершенно бесстрастным. Было удивительно наблюдать, как с одинаковым каменным выражением лица он играл и грустную, и самую разудалую мелодии. Только музыка выдавала то, что он чувствовал. Когда баян посреди плавного течения песни вдруг издавал особенно щемящую ноту, которая вызывала какой-то взрыв в голове и даже непроизвольное сокращение мышц во всём теле, я понимал, что за непроницаемой маской скрывается человек, тонко чувствующий душу песни и настроение аудитории.

Спели про Каховку и родную винтовку, про первопроходцев, штурмующих далёкое море, порадовались за девчонок, танцующих на палубе парохода, напомнили себе о том, что «главное, ребята, сердцем не стареть». Когда грянули задорный «Марш танкистов» – «Броня крепка, и танки наши быстры», даже у многих доселе молчавших мужчин прорезались голоса. Потом старые советские песни пошли одна за другой, почти без перерыва.

В конце концов я не выдержал. Это были мелодии моего детства – песни из счастливого времени. В те годы они постоянно звучали по радио, им аплодировали на «Голубых огоньках», мы пели их в пионерском лагере на бесконечных праздниках и конкурсах. Слишком частое исполнение привело к тому, что к этим песням постепенно привыкли, острота восприятия музыки и текста притупилась. Когда они звучали в очередной раз, то уже не привлекали внимания и воспринимались просто как некий звуковой фон, а то и с раздражением.