Остров Буян

– Пришлось Ивану Скоробогатому идти с челобитьем к самому славному князю Адаманту, – со вздохом сказала бабка.

– Так и так, славный наш государь, князь Адамант, – сказывает Иван, – сгубила буря мои корабли, да не попустил господь – остался я жив и попал на остров Буян, где живут беглые твои людишки, крестьянишки да холопишки, а зовутся народом буянским. Богатства у них не считаны, яблоки – золотые, груши – серебряные, ягоды – самоцветные каменья, реки – молочные, берега – сахарные, кормит их скатерть-самобранка, одевает игла-самошвейка, сеет сито-самосейка, жнет серп-саможнейка… А сами людишки ни князьям, ни боярам не подданы. Прожил я у них год, и хотели они меня поженить на лучшей красавице, да помнил я жену молодую и поплыл домой. Привез я с острова яблок золотых, груш серебряных, ягод – самоцветные каменья и сам воротился живой, а на что мне, государь, надобны панихиды живому?!

И сказал Ивану-купцу князь Адамант:

– Коли правду ты молвил, купчишка, то сади мою рать на мореходные корабли да веди к острову Буяну покорить дерзкий народ буянский, нагрузить корабли яблоками золотыми, грушами серебряными, ягодами – самоцветные каменья, отнять у них скатерть-самобранку, иглу-самошвейку, сито-самосейку, серп-саможнейку, а самих тех буянов воротить на старые их места по боярским вотчинам, по дворянским дворам да лупить батогами за дерзкий отбег… Как исполнишь, то и поверю тебе, купчишка, что ты не потонул, и жену молодую вместе с добром получишь!

«Как хряснет Иван князя!» – опять подумал Иванка, но не тут-то было!

– Сели они на тридцать червленых стругов, взяли с собой сто пушек да сто бочек пороху да и поплыли по морю-окияну, – еле слышно шептала бабка.

Взволновался тут окиян-море – встали волны горами, заградили путь к Буян-острову. И пожалел Скоробогатый буянов. «Июда-предатель[55] я, что ли? – подумал купец. – Они мне добра хотели, а я на них рать приведу, собаки поганой хуже, – и та добро помнит!» И сказал он корабельному воеводе:

– Сбился я в окиян-море, не знаю пути к острову!

Не поверил ему воевода, сдал его корабельному палачу. Стали Ивана мучить, огнем налить.

– Поведешь ли нас к дерзкому народу буянскому?!

И сказал купец:

– Вот уж год минуло, как я потонул и жена моя замуж за боярина вышла. Скажите им: покойник-де кланяться наказал да петь панихиды, а славному князю Адаманту скажите, что такого в море и острова нет!

И с такими словами скакнул купец Иван в море.

– Тут ему и креста на могиле негде поставить… – закончила бабка. – А Буян-остров и ныне стоит. Я там была, брагу пила, сдуру оттуда вылезла, да умишка с собой не вынесла!..

Иванка, прослушав бабкину сказку, молчал.

– Другую сказать? – шепчет бабка.

Иванка опять смолчал.

– Уснул? Ну, ин спи…

Иванка знал, что бабка перекрестила его, слышал, как влезла она на печку, и притворился, что спит, но не спал. Ему было бы жаль заснуть в этот час.

«Тут ему и креста на могиле поставить негде!» – про себя повторил Иванка чудесный конец сказки.

Синяя гладь лежит в море, тихая и спокойная. Негде поставить креста на могиле… Но вместо могильного холма встает над морем остров Буян… Синее небо над островом, синее море кругом… Тихо плещется синее море, качает лодку, в лодке лежит Иванка, глядя в синее небо… Легкие, как пушок, плывут облака…

4

Первушке наскучила тихая церковная жизнь. Он невзлюбил ни работать в церкви, ни сидеть за росписью горлачей и блюд. Он начал отлынивать от всякого дела, а когда Истома напоминал ему о работе, Первушка презрительно подергивал плечами. Его тянуло в буйные толпы боярских людей, чтобы можно было скакать в седле, носить при себе плеть, топорок и саблю, пестро одеваться и сладко есть.

Эти мысли стали тревожить его с той поры, когда при встрече королевича боярский холоп перетянул его плетью и смял конем. У иного бы это вызвало злобу на всех бояр и боярских людей, а Первуньку вдруг самого потянуло в холопы…[56]

– Не ведаешь, что затеваешь, – сурово сказал Истома. – Честную жизнь менять на боярщину! Я счастьем считаю, что не попал в кабалу.

– Не перечь, батя, тошно! Хочу разгуляться! – Первунька задорно тряхнул головой.

– Краше уж в казаки пойти – воли не потеряешь. Либо в стрельцы…

– Знаю, куда пойти: пойду на Москву, заложусь в боярщину, приоденусь… Шапку хочу соболью, кафтан красный бархатный с галуном, жемчуг на пуговицы… Сказывают, угодишь боярину – и пожалует!

– Какому попадешь, а то, слыхал я, жалуют на боярских дворах кнутом по субботам.

– Спина своя! Может, мне кнут по нраву!

– Жалко, я раньше не знал! – вздохнул Истома. – Я б тебя хлеще сек, авось ты б разумней взрос…

– Поздненько схватился, батя! – усмехнулся Первушка, теребя пушистую бородку. – Теперь благослови-ка в путь.

– Бог благословит, – со вздохом согласился Истома, – спроси у матери…

Авдотья в слезах благословила сына.

Иванка восхищался братом. Он казался Иванке удалым красавцем. Голубоглазый, кудрявый, с писаным ртом и светлой мягкой бородкой, статный, тонкий… «Вот бы таким возрость!» – думал Иванка.