Остров Буян

Но Иванку ни к чему было и спрашивать. Он привязался не только к Павлу — ко всей ватаге, в которой было несколько парней из ближних к городу деревенек, знакомых Иванке еще с тех пор, когда они рядом, бывало, рыбачили на Великой. Жить с ними на лесном приволье, казаковать по дорогам, страшить дворян и быть надеждой и радостью слабых — что мог Иванка представить себе лучше этого!

Глава двадцать пятая

1

Было послеобеденное время — час покоя и сна. Лавки закрылись, базар разъехался. Во многих домах от яркого майского солнца позанавесили окна.

По пустынной Рыбницкой площади из открытых окон Земской избы разносились голоса Гаврилы, Томилы, Козы, Леванисова и немногих других, за городскими делами забывших время обеда.

У коновязи лениво обмахивались хвостами привязанные лошади.

Вдруг, подымая пыль, промчался по улице всадник и осадил коня у приказа Всегородней земской избы. Задремавший было на ступеньках караульный стрелец от громкого кудахтанья вспугнутых с дороги кур встрепенулся, вскочил.

— Ты к кому?

— К земским старостам, — спрянув с коня, обронил гонец и мимо стрельца, отирая с круглого красного лица смешанный с пылью пот, вбежал в помещение…

Из окон послышались громкие возбужденные восклицания, все зашумели, заспорили, и через несколько мгновений, тревожно и коротко переговариваясь, на площадь высыпали Гаврила и Томила с товарищами. Торопливо отвязывали они от коновязи своих лошадей, повскакали в седла и нестройной гурьбой пустились к Петровским воротам…

Только Гаврила задержался у Рыбницкой башни и, крикнув сторожу несколько слов, пустился вдогонку прочим… Старик сторож выбежал вон из башни, кинулся к колоколу, и короткие воющие удары набата разбили и взбудоражили тишину…

Улицы наполнялись народом, бегущим по своим сотням на сборные места. Люди расспрашивали о причине сполоха сотских и уличанских старост, но никто еще ничего не мог объяснить. Вдруг весь город вздрогнул от грома осадных пушек.

— Литовское войско на нас! — закричали повсюду. — Братцы, война! Вестовые пушки палят! Осада!

И тотчас церковные звонари начали откликаться земскому колоколу один за другим по всем церквам города и Завеличья.

В руках бегущих людей засверкало под солнцем оружие. На расписанных сборных местах развернулись под майским ветром знамена, ударили барабаны.

Стрельцы и пушкари торопились к своим местам, к засекам, рогаткам, на стены и на башни. Напуганные женщины цеплялись на улицах у ворот за уходивших воинов, обнимали их, увлажняя слезами их бороды и одежду, ребятишки хватались за полы отцовских кафтанов с расширенными глазенками и наивно искривленными ртами. Уличные собаки, мечась под ноги скачущих лошадей, подняли сумасшедший лай…

Снова ударил зов вестовых пушек, раскатистый и грозный, как грохот грома.

Женщины, с криками бегая по улицам, кинулись загонять во дворы ребятишек. Во многих домах от растерянности начали запирать ставни.

В Завеличье встревоженные жители, помня предания, связывали в узлы свою рухлядь и торопливо запрягали лошадей в телеги, спеша уйти в городские стены.

— Отколе войско?! — расспрашивали друг друга.

— С Литвы аль от свейского рубежа?

— По сю сторону от Литвы ничего не слыхать. Дозоры с заставы не прибегали. Чай, с Гдовской дороги от свейских немцев, — догадывались воротники Власьевских ворот.

Городской народ собрался под стенами, перекликался со стрельцами и с горожанами, прорвавшимися на стены, но в массе криков голоса сливались в сплошной галдеж, и не было слышно отдельных возгласов…

Со стены у Петровских ворот, куда прискакали земские выборные, не видно было еще никаких войск. Но, услышав залпы осадных пушек, стрельцы из слободы и ближайшие крестьяне гнали телеги со скарбом к городу, чтобы укрыться от неприятеля. Над дорогой всюду вздымалась пыль.

— Отколе войско, с какой стороны? — крикнул с переднего воза мужик, обогнавший других по дороге. На возу у него сидели женщина и трое детей.

— С Москвы идет рать! — отозвались с Петровской воротной башни.

— Тьфу, типун тебе, старый брехун! Что жартуешь[228], коль делом спрошаю! — выбранился мужик с телеги.

Ворота растворились, впуская беженцев.

С пушечного раската Томила Слепой обратился к толпе, сняв колпак и тряхнув каштановыми волосами.

— Горожане псковские! Бояре на нас шлют войско воеводы Хованского, кой Новгород взял изменой. Постоим за свой город, братцы, мужи псковитяне! Не дадимся измене!

— Станем в осаде сидеть, запирай, воротные! — крикнули из толпы.

— А ну вас, анафемы! Испужали. Ажно скотину покинул, в город пустился! — воскликнул передний мужик и повернул телегу назад в ворота.

— Куда ж ты? — спросил удивленный воротник.

— Пусти! С вами тут в бобки[229] играться! Я чаял, литва поналезла аль немцы!.. — досадливо проворчал мужик, чуть не сцепившись осью со встречной телегой, сердито хлестнул он свою лошадь и, выехав вон из ворот, помчался назад в деревню.

Навстречу ему стремился поток беженцев. Верхами и на телегах, въезжали они в городские ворота непрерывной вереницей, запруживая улицу.