Остров Буян

— Углей, углей! У-утоль! — кричал он, едучи по улице сзади и желая, чтобы в этом привычном крике Томила слышал его обещание все же наехать на город и вызволить всех.

— У-уголь! У-у-уголь! — воинственным кличем неслось над Псковом…

— Почем угольки-то, касатик? — выбежав из свечной лавки, спросила бабка Ариша и бойкими старушечьими шажками заковыляла к чумазому.

— По голосу своего-то признала. Не то что угольщиком, и медведем не утаишься! — шепнула она. — Все жду ведь, все жду, что придешь ко старухе…

Глаза ее радостно смеялись. Занеся куль углей, в сенях Иванка обнял бабку.

— Замазал, чай, всю! «Ишь, скажут, старая ведьма, в трубу, знать, летала!» Ты небось, небось, заходи, никого чужих нету, — хлопотливо приговаривала бабка.

После известия о смерти отца и бегства Иванки с Федей черноглазая тихая Груня ушла в монастырь, а бабка ютилась в углу, в семье решетника…

Иванка ссыпал у бабки угли.

— Где ж, бабка, остров Буян? — шутливо и грустно спросил он.

— Время хватит, Ванюша, еще набуянишь по всем островам! — утешала бабка. — Да слышь, головы береги! Пошто в город лезешь? Признают и схватят.

— Надобно, бабка. Михайлу-то взяли в тюрьму!

— А как же Аленушка? Старая дура, я-то не знала! Взяла бы ее, приютила!..

— Я в лес увезу ее, бабка. Будет мне за хозяйку… Прощай! — заспешил Иванка.

В коробе было еще полно углей, но Иванка уже без крика гнал лошадь по улице к Власьевским воротам, пристально вглядываясь в закутанных на морозе платками встречных женщин и девушек, боясь по дороге разминуться с Аленкой. «Вдруг в тюрьму понесет харчи для Михаилы!» — думал он.

У переезда через Великую, под Пароменской церковью, как всегда, толпился Торжок — продавали студень, горячие пироги, сбитень, гречевники, медовые пряники…

Ехавшие из города с торга крестьяне задерживались возле торговок, чтобы купить в гостинец детишкам писаный пряник или леденцового петуха. У Торжка стояло с пяток крестьянских возов, бродил мостовой караульный земский ярыжка Еремка, летом, бывало, собиравший с крестьян мостовые деньги за перевоз.

В толпе покупателей и продавцов Иванка заметил старую крендельщицу.

«Если Аленка в застенье прошла, Хавронья ее видела», — подумал Иванка и задержался, чтобы, купив кренделек, спросить про Аленку.

Он вылез из короба. Пальцы его застыли от мороза, и он на ходу зубами развязывал узелок, в котором были деньги.

— Иванка! Признал я тебя, воровской ватаманишка! Ты мне попался! — торжествующе выкрикнул, видно, издали проследивший Ивана Захарка и кинулся между Иванкой и угольным коробом.

— Иванка, спасайся, беги! — гаркнул кто-то в толпе.

— Эй, земский! Еремка! — истошно заголосил Захарка ярыжному. — Зови Соснина со стрельцами!

Иванка метнулся к лошади, но Захарка бросился на него и вцепился сзади, боясь упустить дорогую добычу.

— Еремка, живее, дурак! Ватамана держу воровского!

Их обступила толпа. Кто-то пронзительно свистнул.

Иванка старался достать врага за спиной, но тот крепко впился ему в локти.

С середины Великой послышался крик Еремки:

— Соснин! Эге-гей, Тимофей! Беги живо сюда со стрельцами, тут вора поймали!

Иванка в отчаянии бросился на землю, увлекая врага. Они покатились по снегу. Иванка успел извернуться, освободил руки и впился в горло Захарки.

— А, плюгаща душонка! Я, я до тебя добрался, а не ты до меня! — прохрипел он.

Дерущиеся подкатились к самым саням Иванки, и вдруг кто-то, словно в забаву, опрокинул на них всю корзинку угля, подняв тучу угольной пыли. Со всех сторон сбегались зеваки. Толпа росла с каждым мгновением.

— Дави его! Крепче дави! — выкрикивали вокруг неизвестно кому из двоих.

И в куче угля, задыхаясь, кашляя и хрипя, оба грязные, черные, катались они на черном снегу, давя друг друга за глотки.

— Раздайсь! Разойдись! Разойдись! — послышались возгласы от Великой.

Толпа шарахнулась и сбилась еще тесней. Десятки людей навалились со всех сторон на дерущихся, тесно их окружив и стиснув телами.

— Раздайся! — еще повелительнее крикнул Соснин, прибежавший через Великую от Власьевских ворот, где держал караул.

— Держи! Убежал! — послышались крики в толпе.

Весь в саже, черный, как святочный черт, выскочил встрепанный парень навстречу стрельцам из толпы.

— А-а, дьявол! — воскликнул Соснин.

Он вырвал саблю из ножен и, боясь упустить беглеца, рубанул его без пощады по голове. Тот всплеснул руками и молча свалился на снег, обрызгав соседей кровью.

— Зарубил! Гляди, насмерть срубил! — зароптали в толпе. — Вишь, все крови им мало!..

— Что ж о ними, бавиться, что ли! — огрызнулся со злобой Соснин. — Клади его в угольны сани, давай в приказную избу! — коротко указал он стрельцам, прибежавшим с ним от ворот.

Они наклонились поднять убитого.

— Тимофей Данилыч, да ты ведь Захара срубил! — удивленно воскликнул один из стрельцов.

— Захара… — в смятении подтвердил и земский ярыжный Еремка.

— Как Захара?! — оторопел Соснин.

Толпа расступилась, освободив дорогу стрелецкому пятидесятнику.

— Жил, как пес! Околел, как собака! — выкрикнул кто-то.