Остров Демонов

— Вы слишком молоды, чтобы быть опорой семьи с семью детьми!

— Бог с вами! — горячо воскликнул он. — Я бы никогда не подверг вас опасности. Если я не вернусь, можете оставить себе все…

— Бог с вами! — всплеснула руками хозяйка в свою очередь. — Я не знаю, что говорю, сеньор. Но мир полон опасности, а сердце матери всегда сжимается при виде юного лица. Давайте начнем…

Это оказалась довольно болезненная процедура. Женщина проявила достаточно ловкости, но ножницы были слишком тупыми, и ей никак не удавалось выстричь на голове Пьера тонзуру.

— Не нужно особенно стараться, — сказал Пьер. — Со времени последней стрижки могло пройти три недели.

— Тогда челка недостаточно короткая. Придется потерпеть.

Наконец она принесла Пьеру осколок зеркала, чтобы он мог осмотреть свою голову.

— Клянусь, что такую прическу я еще никогда не носил! Хотя мой дядя, аббат, несомненно, одобрил бы ее. Вы думаете, понадобится много времени, чтобы мои волосы снова отросли?

— Я знала людей, у которых волосы никогда больше не вырастали до прежней длины.

Пьер скорчил гримасу.

— Типун вам на язык! У меня есть еще дела, в которых тонзура мне совершенно не нужна.

— При вашей любви к детям будет очень жаль, если вам не удастся ее ни на кого излить.

Пьер усмехнулся.

— Не сомневайтесь. Я намереваюсь постараться так же, как и ваш почтенный муж.

Женщина перекрестилась.

— Да услышат вас небеса!

— Моя ряса в чересседельной сумке, а я не хочу, чтобы дети увидели священника вместо рыцаря.

— Я позову их…

— Подождите.

Пьер добавил еще одну монету к той, что уже лежала на столе, но потом, поняв их ненужность, убрал их и повернулся к женщине.

— Клянусь честью: то, что вы делаете для меня, не принесет никому никакого вреда, а может лишь принести удачу…

— По вашей лошади я поняла, что вы — знатный рыцарь…

— Я не возвращусь, пока не буду уверен, что за мной не следят. Я могу прийти сегодня ночью; может быть, утром… Если я не вернусь, лошадь ваша. Если я вернусь и не увижу вас, вы найдете деньги под сеном.

— Я буду молиться, синьор, за ваше возвращение… — крестьянка посмотрела на него, а потом опустила взгляд на свои руки, в которых продолжала держать ножницы и зеркало, и осторожно положила принадлежности на полку. — Война очень опасна, — тяжело вздохнула она. — Печально видеть юношей ваших лет… мы можем лишь надеяться, что к тому времени, когда наши собственные дети… Пусть лучше война будет сейчас — чтобы не настал день, когда нам придется провожать их… — ее глаза увлажнились, а уголки рта задрожали.

— Ваш старший… этот темноглазый… если я смогу выбраться из всей этой истории, я дам вам знать, и вы сможете послать его ко мне… — тон Пьера стал высокомерным, потому что он предлагал свою благосклонность.

— Нет, — ответила итальянка. — Каждую ночь я молюсь, чтобы он остался сыном своего отца, и ему никогда не пришлось видеть мертвые тела на пашне, не пришлось ненавидеть врагов, уничтоживших его дом.

Пьер понимал, что в ней говорит женский разум. «Никакого чувства победы», — подумал он. Но она была крестьянкой. Как она могла понять?

— Если вы позовете детей в дом, я исчезну на десять минут.

Казалось, она что-то знала о ходе его мыслей и о грозящей ему опасности, потому что коснулась рукой его плеча и сказала:

— Надеюсь, что вас не ждет мать, сестра или жена…

— Мадам!

— Вы знаете, на что идете, и ваша гибель не должна никому причинить боли, — заметила крестьянка и отворила дверь. — Джироламо! — позвала она. — Приведи их на кухню. Сейчас же!

Пьер быстро надел шляпу на свою подстриженную голову и вышел.

Круп Баярда сверкал, как янтарь. Было видно, что Джироламо хорошо постарался, вытирая вспотевшего коня. Баярд стоял, склонив голову, и жевал сено. Пьер обнял рукой голову коня и потрепал его шелковистую гриву.

— Это было так легко — сказать «он будет вашим». Но я не смог бы оставить тебя здесь, мой Баярд! — в темноте конюшни, где никто не мог его увидеть, он дал волю своим чувствам. Пьер погладил уши Баярда и опустил руку к его широким ноздрям. Баярд вскинул голову и помотал ею. — Я глупая женщина, а не рыцарь, — пробормотал Пьер. — И ты должен простить меня за это.

Он отвязал чересседельную сумку и вытащил рясу, которую дал ему брат Жан. Пьер расстегнул пояс со шпагой, снял камзол, снова застегнул пояс и надел рясу. Шпага выпирала и спереди и сзади. Он попробовал привязать шпагу к ноге, но тогда не сгибалась нога. «Кроме того, — подумал Пьер, — шпага все равно будет бесполезна под этим одеянием». Он задрал рясу, снял пояс и засунул его далеко под сено. «Если я не вернусь, — рассуждал он про себя, — Джироламо будет счастливчиком. А для священника единственное оружие — его молитвы». За пазуху Пьер все же сунул острый кинжал. Там его не было видно, но оттуда его можно было легко достать.

Пьер с сомнением посмотрел на сандалии, также прихваченные у брата Жана. Ему предстояло долгое путешествие по холодной земле, но если он смог выбрить тонзуру, то сможет и надеть сандалии. Свои сапоги он тоже спрятал под сеном.