Остров Ее Величества. Маленькая Британия большого мира

Я вспомнил здесь этот случай, чтобы отметить, что если есть золотое качество, характеризующее британцев, это благовоспитанность, и попирать ее — опасно. Уважительное внимание к окружающим — основа британской жизни, и без него, в сущности, не может завязаться ни один разговор. Почти каждое обращение к незнакомцу начинается со слов: «Я ужасно извиняюсь, но…», за которым следует та или иная просьба: «не могли бы вы сказать, как попасть в Брайтон», «помочь мне подобрать рубашку моего размера», «убрать ваш чемодан с моей ноги». И, когда вы исполните эту просьбу, британцы неизменно улыбнутся робкой виноватой улыбкой и снова извинятся, сожалея, то отняли ваше время или неосмотрительно подставили ногу под ваш чемодан. Я просто в восторге.

Иллюстрируя мою мысль: когда я на следующее утро выписывался из «Каледонии», женщина, стоявшая передо мной, беспомощно обращалась к портье.

— Я ужасно извиняюсь, но у меня в комнате никак не включается телевизор.

Видите ли, она не поленилась спуститься вниз, чтобы извиниться, что их телевизор не работает. Сердце мое захлестнула теплая волна любви к этой странной, необъяснимой стране.

И все это проделывается совершенно инстинктивно, вот в чем штука. Помнится, когда я был еще новичком в стране, я приехал на вокзал и обнаружил, что открыты всего два из дюжины окошек билетных касс. (Для иностранных читателей поясню, что, как правило, в Британии, сколько бы ни было окошек, открыты только два, разве что в час пик, когда открытым оказывается всего одно окошко.) Оба окошка были заняты. Так вот, в другой стране произошло бы одно из двух: либо пассажиры ломились бы в обе кассы, требуя внимания все одновременно, либо образовались бы две медленно продвигающиеся очереди, и в каждой стояли бы мрачные люди, убежденные, что другая очередь движется быстрее.

А здесь, в Британии, ожидающие пассажиры спонтанно избрали более разумный и остроумный образ действий. Они выстроились в одну очередь в нескольким футах от обоих окошек. Когда одно из них освобождалось, стоящий первым подходил к нему, а остальные продвигались на шаг вперед. Это было на удивление справедливо, и, самое примечательное, что никто этого не предлагал и не распоряжался. Так получилось.

Примерно то же самое произошло и теперь, потому что, когда леди с заупрямившимся телевизором закончила извиняться (должен отметить, портье принял ее извинения с изумительным великодушием и даже намекнул, что если что-то в ее номере оказалось не в порядке, то ей никак не следует винить в этом себя), он обернулся ко мне и еще одному дожидавшемуся джентльмену с вопросом: «Кто следующий?», и мы с ним совершили сложный ритуал «После вас, нет, только после вас, нет, прошу вас, благодарю, вы очень любезны», от которого на сердце у меня еще больше потеплело.

На второе утро в Эдинбурге я вышел из отеля в наилучшем расположении духа, взбодрившись от этих веселых и вежливых переговоров; солнце светило вовсю, и город снова преобразился. В тот день Джордж-стрит и Куин-стрит выглядели положительно очаровательными, солнечный свет начистил каменные фасады, и сырой мрачности, покрывавшей их накануне, как не бывало. Вдалеке блестел Ферт-оф-Форт, парки и скверы ярко зеленели. Я взобрался на Маунд к старым городским террасам, чтобы полюбоваться видом, и поразился, как сильно изменился город. Принсез-стрит оставалась шрамом архитектурных неудач, зато за ней на холмах теснились щеголеватые крыши и торчали колокольни, придававшие городу характер и элегантность, совершенно незамеченные мною вчера.

Я провел утро, как полагается туристу, — сходил в собор Святого Жиля и осмотрел Холируд, поднялся на вершину Калтон-Хилл и наконец захватил свой мешок и вернулся на вокзал, радуясь примирению с Эдинбургом и тому, что двигаюсь дальше.

Что за отличная штука путешествие поездом! Покачивание вагона убаюкало меня прежде, чем мы выехали из Эдинбурга, проехали его тихие предместья и Форт-бридж (черт побери, какой же это великолепный мост! Я только теперь понял, почему шотландцы поднимают из-за него столько шума). Поезд был довольно пустой и весьма шикарный. Вагон отделан в спокойных голубых и серых тонах, в резком контрасте с «подкидышами», на которых мне в последнее время приходилось ездить, и ход оказался таким успокаивающим, что веки мои налились невыносимой тяжестью, а шея стала как резиновая. Очень скоро голова моя склонилась на грудь, и я погрузился в производство нескольких галлонов слюны — увы, совершенно излишней.