Остров Ее Величества. Маленькая Британия большого мира

В «Гроздьях» было так хорошо, что я выпил еще две пинты, и тут понял, что пора закусить, если я не хочу вывалиться на улицу, натыкаясь на предметы и горланя «Матушку Макри». Когда я вышел, пригорок, на котором стоял паб, стал вдруг очень крутым и трудным для подъема, и до меня не сразу дошло, что я уже с него спустился, а теперь опять поднимаюсь, и тогда все представилось в новом свете. Очень скоро я увидел перед собой греческий ресторан и не без колебаний изучил меню. Я не большой поклонник греческой кухни — не хочу никого обидеть, но мне всегда казалось, что, если захочется вареных листьев, я и сам сумею их себе сварить, — однако ресторан был так печально пуст, а хозяйка манила меня таким умоляющим взором, что сам не знаю, как оказался внутри. Так вот, кормили там потрясающе. Понятия не имею, что я ел, но еда была обильной и восхитительно вкусной, а принимали меня как принца крови. По глупости я запил все это не одной лишней порцией пива. Ко времени, когда я закончил есть и оплатил счет, добавив такие чаевые, что вся семья хозяйки столпилась у кухонной двери посмотреть на безумного богача, и приступил к сложной процедуре по продеванию рук в таинственно ускользающие рукава куртки, я был, боюсь, основательно пьян. Я вывалился на свежий воздух, чувствуя головокружение и общую слабость организма.

Между прочим, второе правило для тех, кто выпил лишнего (первое, само собой. — не бросаться ухлестывать за женщиной крупнее Хосса Картрайта [31]), — это никогда не пить в заведении, стоящем на крутом склоне.

Я шагал вниз будто на чужих ногах, которые вылетали из-под меня, как веревочные жгуты. «Аделфи», маняще светящийся внизу, разыгрывал любопытный фокус — он умудрялся казаться и близким, и страшно далеким. Я будто смотрел на него не в тот конец подзорной трубы — ощущение обогащалось тем обстоятельством, что голова моя на 7 или 8 ярдов отставала от отчаянно шлепающих конечностей. Я безнадежно пытался догнать свои ноги, и каким-то чудом они спустили меня с холма, благополучно перенесли через дорогу и подняли по ступеням ко входу в «Аделфи», где я отметил свое прибытие кругом почета вместе с вращающейся дверью, которая еще разок вывела меня на свежий воздух, прежде чем развернуть и втолкнуть в величественный и торжественный вестибюль. Я пережил мгновенное ощущение «Где я?», потом поймал на себе пристальные взгляды ночных дежурных. Призвав на помощь все остававшееся во мне достоинство и понимая, что с лифтом мне ни за что не совладать, я двинулся к широкой лестнице и сумел — уж не знаю, каким образом — свалиться по ней вверх, как в пущенном задом наперед фильме. Знаю только, что в последний момент я сумел подхватиться и, заверив встревоженные лица вокруг, что со мной все в порядке, пустился на долгие поиски своего номера в бесконечных и необъяснимо многочисленных коридорах «Аделфи».

Дам один совет: не садитесь на паром через Мерси, если не готовы потом одиннадцать дней терпеть крутящуюся в голове известную песенку «Джерри энд пейсмейкерс». Ее крутят при погрузке на паром, когда вы сходите на берег, и в промежутке тоже, почти без перерыва. Я пришел к парому на следующее утро, решив, что спокойная водная прогулка поможет разогнать убийственное похмелье, на деле же вездесущая песенка «Идет паром по Мерси» только усугубила мои проблемы с головой. Не считая песенки, должен отметить, что паром — приятный, хотя и несколько ветреный способ провести утро. Все это немножко напоминало круиз по сиднейской гавани, только без Сиднея.

Когда не крутили «Идет паром по Мерси», то запускали запись диктора, озвучивавшего наблюдаемые с палубы знаменитые виды, но акустика была столь ужасна, что восемьдесят процентов сказанного тут же улетало по ветру. Я слышал только обрывки: «3 миллиона», «самый большой в мире», но относились ли они к нефтеочистному предприятию или к костюму Дерека Хаттона [32], сказать не берусь. Впрочем, суть была ясна: перед вами великий город, и это — Ливерпуль!

Нет, не поймите меня неправильно. Я очень люблю Ливерпуль. Возможно, это мой любимый английский город. Но порой кажется, что прошлого в нем больше, чем будущего. Глядя с палубы на мили замерших набережных, невозможно представить, что до совсем недавнего времени — два столетия гордости и процветания — ливерпульские десятимильные доки и верфи прямо или косвенно обеспечивали работой 100 000 человек. Табак из Африки и Виргинии, пальмовое масло с южных островов Тихого океана, медь из Чили, джут из Индии и едва ли не любое сырье, какое вам придет в голову, попадали сюда на пути к переработке в нечто полезное. И — что не менее важно — около десяти миллионов людей отправились отсюда к новой жизни в Новом Свете, привлеченные рассказами о вымощенных самородками улицах и о неограниченных возможностях разбогатеть или — как в случае с моими предками — головокружительной перспективой следующие полтора столетия сражаться с ураганами и разгребать снег в Айове.