Остров Ее Величества. Маленькая Британия большого мира

Среди множества аттракционов было катание на летучей гондоле, «большая медведица» и нечто, названное в афишах «Величайшей, широчайшей, наикрутейшей катальной горкой для тобогганов из всех, возведенных на Земле». Я видел картинки: дамы с зонтиками, усатые мужчины в жестких воротничках; и выглядит все действительно довольно волнующе, особенно тобогганы, скатывающиеся, пожалуй, на четверть мили с крутого и опасного склона. В 1900 году, когда сани, полные катающихся, на канате втягивали наверх для нового спуска, канат оборвался, и пассажиры грудой кончили свое волнительное путешествие под склоном, а с ними пришел конец и парку аттракционов Шипли-Глен. Сегодня от этих оригинальных забав остался только потрепанный трамвай, катающийся вверх-вниз по склону, очень скромно и неторопливо, как катался в 1895 году, зато в высокой траве мы отыскали старый след прежней катальной горки и слегка разволновались от этой находки.

Вся эта местность хранит археологические свидетельства не столь уж далекого прошлого. Примерно милей дальше по заросшей дорожке стоял Милнер-Филд, разукрашенный каменный дворец, выстроенный Титусом Солтом Младшим в 1870 году, когда фамильное состояние представлялось неисчерпаемым и вечным. В 1893 году текстильное производство поразил внезапный крах, Солты не смогли оплатить издержек и потеряли контроль над фирмой. Потрясенные и униженные, они распродали дом, фабрику и все, с ними связанное. Затем последовала цепь странных и зловещих событий. Все без исключения владельцы Милнер-Филда, сменявшие друг друга, попадали в необъяснимые и грозные катастрофы. Один, играя в гольф, ударил себя клюшкой по ноге и погиб от гангрены. Другой, придя домой, застал юную невесту в непристойных объятиях своего подчиненного. Он застрелил подчиненного — а может быть, и обоих, отчеты расходятся, — но, так или иначе, устроил в спальне страшный беспорядок и был отправлен на растяжение шеи.

Очень скоро дом приобрел нехорошую репутацию. Люди ненадолго вселялись в него и внезапно выезжали — с пепельными от страха лицами и страшными ранами. В 1930 году, когда дом в последний раз выставлялся на продажу, покупателя не нашлось. Двадцать лет он простоял пустым, и наконец, в 1950 году его снесли. Теперь участок зарос бурьяном и можно пройти мимо, даже не догадавшись, что здесь некогда стоял один из красивейших дворцов севера страны. Но, пошарив в высокой траве, как это сделали мы, вы найдете пол старой музыкальной комнаты, выложенный узором из черной и белой плитки. Он странно напоминает римскую мозаику, виденную мною в Уинчкоме и производит не меньшее впечатление.

Странно подумать, что сто лет назад Титус Солт Младший мог стоять на этом самом месте в роскошном доме, глядя на величественную ткацкую фабрику в долине Эйра, громыхающую и наполняющую воздух серыми дымами, и на раскинувшийся за ней город — богатейший центр торговли; а теперь ничего не осталось. Что, хотел бы я знать, подумал бы старик Титус Старший, если бы его воскресили и показали растраченное фамильное состояние и шумную фабрику, наполнившуюся модной хромированной посудой и ковриками с рисунком голых пловцов с блестящими ягодицами?

Мы долго стояли на одинокой вершине. Отсюда, сверху, долина Эйра видна на целые мили, вместе с многолюдными городками и домиками, прилепившимися к крутым склонам на блеклых высотах, и я, как частенько бывает со мной, когда я поднимаюсь на такой холм, задумался, чем занимаются люди из всех этих домов. Когда-то по течению Эйра десятками стояли ткацкие и прядильные фабрики — Только в Бингли их было больше дюжины, — а теперь они исчезли, все до единой, уступили место супермаркетам, превратились в музейные центры, многоквартирные дома или торговые комплексы. Фабрика Френча, последнее уцелевшее в Бингли текстильное предприятие, закрылось год или два назад и стоит теперь с выбитыми стеклами.

Когда я поселился на севере, для меня оказалось сюрпризом, насколько это похоже на переезд в другую страну.

Отчасти такое чувство возникает от пейзажа и атмосферы — высокие открытые пустоши, огромное небо, изгибы стен из дикого камня, закопченные фабричные городки, каменные деревушки в лощинах Озерного края, — а отчасти, конечно, дело в выговоре, в других словах, в освежающей, хотя и ошеломляющей порой прямоте речи. И еще в том, что южане и северяне поразительно, просто отчаянно невежественны в географии другой части страны. Я, помнится, удивлялся, работая в Лондоне, как часто в ответ на вопрос: «А в котором Йоркшире Галифакс?», люди недоуменно хмурятся. Зато, переехав на север, я часто видел точно такое же недоумение, когда рассказывал, что жил раньше в Суррее под Виндзором. Собеседники беспокойно хмурились, словно опасались, как бы я не велел: «А ну-ка, покажите на карте, где это!»