Остров фарисеев. Фриленды

«Скоты! – думал он. – И пальцем не пошевельнут, чтобы спасти несчастное бессловесное животное… Ну а полиция…» Но, поостыв немного, Шелтон понял, что те, кто несет тяжкое бремя честного труда, не могут рисковать целостью своих брюк или пальцев и что даже полисмен, хоть он и кажется полубогом, тоже простой смертный. Шелтон привел собаку домой и послал за ветеринаром, чтобы тот наложил ей швы.

Его уже мучили сомнения: а может быть, рискнуть и пойти на вокзал встретить Антонию? И вот, отправив слугу с собакой по адресу, указанному на ошейнике, он решил зайти к своей матери, смутно рассчитывая, что она, возможно, подскажет ему, как быть. Она жила в Кенсингтоне. Шелтон пересек Бромптон-роуд и вскоре очутился среди домов, в архитектуре которых строители, казалось, запечатлели девиз: «Блюди свое достояние – жену, деньги, дом в респектабельном квартале и все блага высоконравственной жизни!»

Шелтон шел в глубоком раздумье, глядя на бесконечный ряд домов – дом за домом, и все такие сугубо респектабельные, что даже собаки не лаяли на них. Кровь все еще бурлила в нем; иной раз прямо поражаешься, как самый незначительный случай может натолкнуть человека на размышления о самых высоких материях. Он читал как-то в своем любимом журнале статью, восхвалявшую свободу деятельности и инициативу, благодаря которым крупная буржуазия могла стать столь прекрасной основой общества, и сейчас, вспомнив об этом, иронически кивнул. «Да, инициатива и свобода! – думал он, глядя по сторонам. – Свобода и инициатива!»

Фасады всех домов выглядели холодно, официально; каждый из них служил убежищем владельцу, обладающему доходом в три-пять тысяч фунтов в год, и каждый противостоял нежелательным толкам соседей какой-то вызывающей правильностью линий. «Я горд своей прямолинейностью, во мне нет ничего лишнего, вот почему я могу смело смотреть на мир. У человека, который проживает во мне, после уплаты подоходного налога остается ежегодно всего четыре тысячи двести пятьдесят пять фунтов». Вот что, казалось, рассказывали эти дома.

Шелтон обгонял на своем пути дам, которые в одиночку, парами или по трое направлялись в магазины за покупками или же шли на уроки рисования или кулинарии, а может быть, на медицинские курсы. Мужчин на улице почти не было, а те, что встречались, были по преимуществу полисмены. Краснощекие няньки в сопровождении великого множества мохнатых или гладкошерстных собачонок везли в колясочках в парк уже разочарованных в жизни детей.

В миссис Шелтон – крошечной женщине с добрым взглядом, розовыми щечками и вечно зябнущими ногами – можно было усмотреть нечто родственное широкому либерализму ее брата: она любила, точно кошка, греться у огня, свернувшись в кресле, и всегда рада была кому-нибудь посочувствовать, не разбирая, кому и в чем. Сына своего она встретила с восторгом, расцеловала и по обыкновению тотчас заговорила о его помолвке. И, слушая ее, сын впервые почувствовал легкое сомнение; точка зрения матери раздражала его, как вид платья в голубую и пунцовую полоску: все представлялось ей в слишком уж розовом свете. Ее радужный оптимизм нагонял на него грусть – так мало он вязался с доводами рассудка.

«Почему она так уверена в моем счастье? – спрашивал он себя. – Мне это кажется прямо каким-то богохульством».

– Ах, душенька! – заворковала миссис Шелтон. – Так значит, она приезжает завтра? Ура! Я безумно хочу ее видеть!

– Но вы же знаете, мама, что мы договорились не встречаться до июля.

Миссис Шелтон покачала ножкой и, склонив, точно птичка, голову набок, посмотрела на сына сияющими глазами.

– Дик, дорогой мой, как ты, должно быть, счастлив! – воскликнула она.

Шелтон ощутил исходившие от нее волны сочувствия, которым она уже полвека одаряла всевозможные браки – и счастливые, и несчастливые, и средние.

– Я думаю, мне не следует ехать на вокзал встречать ее, – мрачно сказал Шелтон.

– Не унывай! – сказала мать, и от этих ее слов сын совсем упал духом.

Эти слова: «не унывай» – целительный бальзам, который помогал ей бездумно и радостно переносить все невзгоды, – казались ему столь же бессмысленными, как вино без букета.

– Как ваш ишиас? – спросил он.

– О, совсем плохо, – ответила миссис Шелтон. – Впрочем, я думаю, что все будет в порядке. Не унывай! – Она вытянула ноги и еще больше склонила набок головку.

«Удивительная женщина!» – подумал Шелтон.

И в самом деле, подобно многим своим соотечественникам она упорно не замечала темных сторон жизни и, наслаждаясь со спокойной совестью всеми благами общепринятого жизненного уклада, сохранила душевную молодость и наивность тридцатилетней девственницы.

Шелтон ушел от нее, так и не решив, надо ли ему встречать Антонию. До самого вечера он не находил себе места.