Остров Фереор

И я судорожно сжимал поручни такси; нечеловеческое волнение охватило меня при мысли, что, запертый в этой движущейся коробке, никому не ведомый, я являюсь орудием их освобождения, посланцом финансового выздоровления.

На Авеню де-Вилье мой непромокаемый плащ и помятая морская фуражка вызвали сначала довольно «прохладный» прием, но, узнав мое имя, швейцар стал человечнее.

Даже для этого лакея, не имевшего понятия о моей миссии, я был уже «особой», потому что телеграф, вероятно, уже поработал после нашего отъезда из Шербурга, и Жан-Поль Ривье, великий финансист, вернувшийся из банка на бульваре Осман полчаса тому назад, ожидал меня «с нетерпением», — добавил швейцар с оттенком почтения.

Лакей в коричневой ливрее повел меня по лестнице, крытой толстым ковром, по длинной светлой галлерее — настоящему музею статуэток и картин — и наконец впустил в библиотеку-кабинет, светлую, простую комнату, где я увидел своего друга, державшего телефонную трубку…

Он не встал и не прервал разговора; но при моем появлении его суровое лицо; выражающее непреклонную волю, осветилось милой, приветливой улыбкой, и меня лишний раз поразил этот ворочающий миллионами человек, который на высоте своего величия, среди утомительной работы, сумел сохранить неприкосновенным чувство благодарности и дружбы.

Несколько возражений, доносящихся из аппарата, прерываемые короткими «да… нет… хорошо… до свиданья…» Потом он вешает трубку, подвигается в кресле и горячо пожимает мою руку обеими руками. Его карие пронизывающие глаза с любопытством осматривают мой морской костюм.

— Дорогой Антуан! Так вы все-таки благополучно добрались… Мы считали вас погибшими, не получая уж целых три дня вестей с «Эребуса II». И вот два часа тому назад я получил в банке телеграмму от второго лейтенанта… Барко в Париже, тоже? И в таком же виде, как и ты? Это действительно спешно?(А ваш стремительный отъезд с Острова N, а эта настойчивость де-Сильфража?.. Там что-нибудь не совсем обыкновенное, о чем не договаривал радио? Почему он не объяснил?

В этот страшный час, представлявшийся мне таким драматичным, час, когда слова мои должны решить спасение Франции, я сам удивляюсь своему спокойствию. Я почти забавляюсь, будто я наблюдаю все сцену в качестве зрителя.

— Почему?

Я приподнимаю край плаща, чтобы вытащить из кармана пальто слиток золота, величиной в кулак и весом около трех кило, который передаю де-Ривье.

Удивленный его тяжестью, он взвешивает его на руке. Быстро осматривает предмет. Его ум дельца сразу охватывает истину, как будто он прочел мои мысли. Глаза загораются. Он лаконично спрашивает:

— С острова N?

— С острова Фереор… Фер-е-ор, ты понимаешь?.. Жила самородного железа, как в аэролитах… потому что ведь это аэролит… А сверху золотой утес, гора в девятьсот метров вышины… Вот такими камешками (и с этими словами я вытаскиваю из другого кармана: один, два, три других самородка, немного помельче, и кладу их на стол), вот такими камешками наполнены трюмы «Эребуса II». Две тысячи тонн. Восемь миллиардов франков золотом.

Я слушал свои слова и наблюдал свои жесты, как посторонний равнодушный свидетель.

Магические слова и вид желтых камешков, носящих еще на себе следы хлористого золота, заставили банкира только слегка нахмурить брови. Он внимательно смотрит на меня, изучает мое лицо. Он видит, что я не сумасшедший и говорю правду.

— Рассказывай! — приказывает он.

В пять минут, с поразившей меня самого точностью и ясностью, рассказал я ему подробно то, о чем наш беспроволочный умолчал из осторожности.

— Если вы только не были все жертвой коллективной галлюцинации. Но нет, эти самородки слишком реальны…

Концом пальцев он перекатывает их по столу, потом продолжает:

— Скажи мне, где сейчас Барко?

— У морского министра, адрес которого он поехал узнать в министерстве.

Торопливо Ривье смотрит в телефонную книжку и звонит:

— Алло, господин министр. У телефона Жан-Поль Ривье. Вы одни? А! У вас капитан Барко? Отлично! Он вам рассказал? И показал свои самородки? Нет, больше ничего, спасибо. Мы поговорим об этом позже. Да!

Когда вы кончите с капитаном Барко, пришлите его ко мне.

И теперь, как будто он только теперь осознал всю важность положения, он встает, наклоняется ко мне, целует крепким мужским поцелуем:

— Ах, мой старый друг! Ты заслуживаешь благодарности нации и получишь ее сверх той, которую я готовлю тебе… Ты приносишь Франции золото, в котором она так нуждается.

Это был единственный признак нервности, который я заметил в этом человеке, ставшем в несколько часов самым богатым человеком в мире, потому что несмотря на официальную реквизицию «Эребуса II», которая давала правительству право потребовать свою часть сокровища, Жан-Поль Ривье все же оставался владельцем судна: половина груза принадлежала ему по праву… Четыре миллиарда золотом! Но он сам считал, что такая сумма несовместима с частной собственностью, и предназначил ее целиком Франции.