Остров и окрестные рассказы

Действительно, с этого места, с лесной поляны, главная деревенская дорога, проложенная напрямик через поля и луга, выглядела как промоина, по которой неудержимо несется стремительный поток яви, готовый опрокинуть все, что окажется на его пути. В безопасности оставалось только то, что располагалось довольно высоко, вне досягаемости взбесившегося потока.

Граница проходила по середине соседней горы. Внизу буковая роща поредела, местами даже засохла. Вверху она зеленела — я готов был поклясться, что на месте был каждый листик. Вообще, все находящееся над линией соприкосновения сна и яви выглядело более полным. Небо было ясным. Горы купались в синеве, словно утесы в море. Стаи птиц походили на пену, которая скапливалась то здесь, то там.

Между тем все, что было ниже границы сна и яви, свидетельствовало о полном беспорядке. Не было никакого сомнения: поток яви притащил в некогда прекрасную долину огромное количество совершенно ненужных вещей. Кротовьи горки домов обезобразили поля. Металлические мосты грубо душили ручьи и реку. Ограды исковеркали поверхность земли. Только теперь я ясно понял, что так беспокоило дедушку.

Нога за ногу, мы неохотно пустились в обратный путь. Дедушка сказал:

— Прежде чем мы снова вернемся вниз, вдохни как можно больше сна, хоть на какое-то время тебе хватит.

Я остановился и глубоко вдохнул. Потом зажмурился, задержал дыхание и нырнул.

Бумажный шарик и его содержимое

Когда мы вошли во двор, на столе терпеливо ждала большая корзина с яблоками, кукурузной мукой, орехами, медом, оплетенной бутылкой крепкой ракии, венчиками чеснока против сглаза и стеблем базилика. Все это было прикрыто вышитым крестом полотенцем.

Сумрак накрыл своим покрывалом стога из солнечных лучей. И теперь складывал в копны лунный свет.

— Может, заночуете? — робко предложила бабушка.

— Послезавтра нам на работу, — ответила мать.

— Тогда, конечно, неудобно, — тут же отступилась бабушка.

Дедушка молчал. Если дышишь через полую тростинку, особенно не поговоришь.

— Счастливо оставаться, — улыбнулся отец.

Когда будешь на повороте, у реки, смотри не сворачивай на свет с западной стороны, — напутствовала бабушка. — Это сверкают глаза дракона, говорят, как раз в эти дни он скитается где-то поблизости...

— Поехали, — прошептала мать. — Поехали, пока я не заплакала.

С бабушкой мы расцеловались. С дедушкой пожали друг другу руки. Пока его ладонь сжимала мою, я почувствовал, что он передает мне что-то вроде бумажного шарика. Взглядом он показал наверх, туда, где над явью покачивался сон. Какое-то тайное послание, подумал я и крепко сжал пальцы.

Лишь в двух далях от их дома я решился развернуть этот клочок бумаги. Но там не было ни одной буквы. Только в самой сердцевине бумажных морщин лежало маленькое зернышко — изукрашенное причудливыми узорами семя полого тростника.

Я знал, что там, у нас за спиной, кот снова занял свое место на скамейке, дедушка принялся крест-накрест связывать пучки лунного света, а бабушка с тяжелым сердцем затворяет ведущие во двор ворота.

ЛУНА НАД БЛЮДОМ

Белый хлеб из выдумок

Дедушка обычно говорил про себя, но громко и быстро, а бабушка, наоборот, чаще вслух, но всегда очень тихо и с каким-то особым спокойствием.

— Мужчины не умеют отделять слова от шелухи бахвальства, — так, очень просто, объясняла она причину вообще-то очень сложного различия между мужской и женской манерой разговаривать. — Кроме того, они плохо видят, и к ним так и тянутся, а потом и поселяются рядом с ними навсегда выдумки самого разного толка.

Дедушка как раз в это время снимал с окон легкие дневные занавески и вместо них цеплял вечерние, свежие, темнотканые, — ночь обещала быть с облачной луной, густая, словно сок, выжатый из крупной ежевики. Дела, связанные со сменой света и темноты, он доверял другим неохотно, считая всех нас слишком безответственными для такой важной работы. Он не мог простить нам, что как-то раз, из самой обычной лени, мы оставили ночные занавески висеть на окнах до полудня, отчего стены покрылись непроглядной тьмой в три пальца толщиной, и ему пришлось потратить девять до краев полных ведер известки, чтобы день настал и внутри дома.

— Слышу-слышу! — сказал дедушка, поправляя складки сумерек.

— А разве я погрешила против истины? — усмехнулась бабушка одним уголком губ. — Как  ты хвалился, когда сватался ко мне! И дом-то у тебя с двумя дымниками, и конь-то у тебя прямо арабский скакун, во всем селе второго такого нет, и амбар-то у тебя полнехонек, прямо стены трещат. А потом я увидела: крыша дырявая в двух местах. Правда, из обеих дыр дым идет. Про коня лучше и не вспоминать — с седлом к нему было не подступиться. А амбар действительно оказался полон, но только не кукурузой, а выдумками; кукурузы там было едва ли четыре центнера, да и то, если щедро отвешивать, считая треть за облегченную половину.

— У тебя, видно, память прохудилась, — отмахнулся дедушка. — Кукурузы у нас всегда хватало.

— Да, на кукурузные лепешки. А белый хлеб мы вымешивали из твоих выдумок, — усмехнулась бабушка другим уголком губ.