Остров Ионы

Румынский чужак пролетал мимо самоупоенных высшим пилотажем московских голубей, лишь мельком глянув на них, на то, как они соревнуются, сколько раз перевернется в воздухе через хвост каждый из них во время свободного падения, — и вдруг одно из белых мельтешивших пятнышек отделилось от игравшей на солнце птичьей эскадрильи и стремительно, целеустремленно понеслось в его сторону. Кусиреску был слегка удивлен этим, но, продолжая пристально глядеть на приближающееся птичье существо, с намеченного пути не свернул и скорости полета не сбавил. Оно также заметило эту безответность сизаря и устремилось наперерез ему по самому выгодному и точному углу опережения, чтобы перехватить его и сойтись с ним в определенной точке неба. Так все и произошло: белая голубка с хохолком пересекла путь Кусиреску чуть ли не под самым его носом, невольно заставив почтаря — во избежание столкновения — резко свернуть с прямой линии и пойти вслед за хохлаткой в потоке ее воздушного коридора. Она умело повела его дальше, выше — и вскоре, оставшись только вдвоем на том уровне небес, где начиналась поднебесная Онлирия, эфирная аура планеты, вблизи тугого на вид хлопчатого облака, они вместе закружились, внимательно приглядываясь один к другому, рисуя некую невидимую гирлянду прихотливого полета. И на этой запредельной высоте, где их уже никто не мог увидеть с земли, но хорошо видел Я, случайно пролетавший мимо по каким-то своим делам, два голубя, сизый Кусиреску и белая московская хохлатка, ощутили взаимную симпатию и влечение, так что дальнейший полет румынского почтаря был прерван, и он вместе с белой пошел на снижение по неспешной размашистой спирали.

Никогда раньше Кусиреску не изменял своей Тинке, он и в этот день, как только был подброшен в воздух, сразу же устремился к ней, только к ней, — но в день означенный московская хохлатка перехватила его в небе, повела за собой. И вскоре они увидели далеко внизу, уже невысоко над золотыми куполами какой-то церковки, кружившую в воздухе стаю, которая давно поджидала их. Когда почтарь соскользнул вместе с другими к одному московскому дому с высоким плоским ящиком голубятни на крыше, в душе его вскипела такая сильная страсть, что он сразу же, как только стая попала в голубятню, кинулся драться, клевать и бить крылом всякого, кто смел приблизиться к белой хохлатке. И на глазах у всех он тут же занялся с нею любовью, от которой пошло потомство рябых, а также и чистых сизарей, — на удивление хозяина голубятни, — Гриндин его фамилия, который полагал, что от нечаянного сизого жениха у белой хохлатки могут быть только пегие дети, но не чистоцветные сизари!

Первым же днем, как только Кусиреску был выпущен полетать с новой стаей, он отделился от всех, стремительно набрал высоту, сориентировался и напрямик полетел в сторону своего родного дома, мгновенно позабыв белую московскую хохлатку и помня только о Тинке. И вот он, пролетая над одной европейской страной, был оглушен каким-то массивным горячим предметом, пролетевшим совсем рядом с ним, кувыркнулся в воздухе и стал падать вниз с большой высоты, беспомощно и беспорядочно хлопая потерявшими силу крыльями. Но Бог сжалился над ним, и в приближении к земле, выровняв полет, голубь успел заметить, что внизу на ней идет какое-то большое сражение с пушками, с кудрявыми дымами, взвивающимися с одной стороны и с другой. От этих-то пушек круглые снаряды и пролетали мимо Кусиреску туда и сюда, и попутные ядра были виднее ему — в особенности тяжелые мортирные, которые с воем поднимались до вершины своего взлета и там словно замирали на мгновение, чтобы затем низвергнуться вниз по дальнейшей своей траектории. Одно из таких ядер едва и не задело почтового голубя, одиноко летевшего на большой высоте неба, даже слегка опалило его пышущим жаром своих боков, и Кусиреску был на какое-то время оглушен.