Остров Ионы

А с отвергнутой принцессой Розмари также было решено поступить справедливо. Ведь сербская невеста принца Догешти была совершенно не виновата в том, что увидевший ее небрежно одетой и неприбранной жених попал в покои царевны по дикому недоразумению, решившись рано утром, без охраны, выйти из дворца на свежий воздух… Во мгновение последнего вздоха Розмари душа ее стремительно переметнулась в душу сизого голубя, пролетавшего мимо окна келейки умирающей принцессы. Она почила в монастыре, приняв сан, так и не выйдя ни за кого замуж, и сразу после смерти своей стала сердцем голубя, который промелькнул за окном во время ее самого последнего вздоха — и выдоха.

Это был могучий и прекрасный, как Давид резца Микеланджело, почтовый голубь из Каземировбаня, который летел домой из далекой Московии. В усадьбе Казимировбань скучала по своему супругу-боярину, царскому посланнику, имя которого Михаил, чернобровая пышная красавица жена, имя ее София. Уезжая далеко и надолго с важными дипломатическими миссиями, боярин Михаил брал с собой сизого почтаря, лучшего из всего своего завода, имя его Кусиреску. Удивительная птица не знала страха и растерянности перед любым расстоянием и, выпущенная где угодно, за тысячи верст от дома, находила к нему путь, прямой и ровный, как полет стрелы, и столь же стремительный. Хозяин не раз пробовал голубя на почтовой службе, будучи с дипломатическими поездками и в Англии, и во Франции, и в Норвегии, — отовсюду голубь добирался до Каземировбаня за один-два дня. Боярыня София любила голубка Кусиреску так же, как любил его и хозяин, брала в руки и целовала в клювик, поила своей слюной из пухлых губ, выпятив их розанчиком. Много нежных посланий приносил он ей в утешение, когда супругов разводила долгая разлука, но на этот раз Кусиреску прилетел домой из Москвы без письма, обычно сложенного множество раз и засунутого в сафьяновый красный мешочек, привязанный к птичьей лапке.

Последняя поездка боярина Михаила в Москву затянулась до самой весны, настал Великий пост и затем пришел день Благовещения Девы Марии, когда православные христиане выпускают из клеток птиц, и кто-то стащил из палат Посольского приказа, где стояло тогда румынское посольство, корзинчатую клетку с голубем, которая вскоре была передана в руки старенького патриарха в минуту отпущения на волю рабов, безнадежных должников и птиц из клеток, — кротко улыбающийся кремлевский первосвященник, стоя на высокой паперти, открыл крышку, запустил под нее руку, умело охватил голубка Кусиреску одним движением за охвостье и концы крыльев вместе, вынул из корзины и весело подбросил над собой.

Таким-то образом почтарь оказался в небе Москвы, начал по широкой крутой спирали набирать высоту, желая осмотреться и сориентироваться, а затем без ошибки лечь на точный курс в сторону родной голубятни в Румынии. Там ждала Кусиреску его жена, голубка Тинка, которую держали в отдельном вольере с супругом, желая получить на развод знатное потомство наилучших в мире почтовых голубей, — Тинка также не раз потрясала голубятников своими небывало дальнобойными перелетами.

Взбираясь все выше по блеклой голубой воздушной горе, голубь Кусиреску обнаружил на некоем воздушном уровне, почти недоступном для взора тех, кто оставался внизу, на садово-зеленой и белокаменной, со сверкающими там и тут золотыми капельками храмовых куполов поверхности Москвы — на высоких этажах поднебесья встретил совершавшую упоенные кувыркания стаю белых голубей. Сверкая под лучами солнца, белые пятнышки подъятых хлопающих крыльев и веера раскрытых хвостов мельтешили, как разорванные и подброшенные в воздух мелкие клочки бумаги, — и, упиваясь радостными виражами игры, обрушивались вниз, вниз по воздушной горке белоснежные хлопинки кувыркающихся птиц.