Остров Кокос. Наследство

Это были ужасающе долгие минуты. Минуты, которые изменили все в моей жизни. Отец мой погиб, имущество поглотила земля и вода, корабль выбросило на берег, а дом пребывал на дне морском. Мы стали нищими в мгновенье ока.

Многие горожане ушли на другую сторону гавани и поселились в Кингстоне. Но мы остались в Порт-Ройале, в доме моего деда. У него была кузница, и нам удавалось свести концы с концами. Конечно, такая жизнь не шла ни в какое сравнение с прежней, но все-таки мы остались в живых и продолжали жить. Пока не пришла чума.

Улицы пестрели от крестов на дверях. Люди вымирали целыми семьями, родители хоронили детей, а дети плакали у мертвых тел своих родителей в осиротевших домах, и некому было прийти и вытереть их слезы.

Моя мать и ее мать заболели и умерли. Вместе с дедом и тетей Джейн я просидел в запертом доме сорок дней и тридцать девять из них я призывал чуму и смерть, чтобы они забрали и меня. Но мои мольбы остались неуслышанными. Смерть уже получила свое с моей семьи и больше не тронула никого.

Так мы остались втроем: тетя Джейн, я и дед. Он хотел обучить меня кузнечному ремеслу, но я учился неохотно и, как мог, отлынивал от работы. Потом он решил женить меня, но и к этому я, как вы понимаете, рвения не проявил. И вскоре он оставил меня в покое.

Я стал шляться по притонам, пил, играл, путался с женщинами. Каждая ночь оставляла меня пустым и раздавленным. Я не понимал, что мне нужно. Пил и играл еще больше, еще больше путался с женщинами и все сильнее чувствовал опустошение. Дед был прав. Каждому необходимо какое-то дело, но сожалеть о кузне было поздно. Тетя Джейн вступила в кружок из десятка дам. «Курятник», как называл их дед. Про меня она, казалось, совсем забыла, а деду было плевать на меня. Он ненавидел испанцев, терпеть не мог моего отца и ко мне проявлял лишь обязательное участие. А после смерти матери оборвалась последняя нить, связывающая нас. Он терпеливо сносил все мои похождения и с философской стойкостью ждал, когда же я, наконец, получу свое: попаду на виселицу или мне всадят нож под ребра в случайной пьяной потасовке.

Так продолжалось, пока я не связался с парнем из рыбацкой семьи. Однажды пьяным шатался по берегу и уснул в чьей-то лодке, а хозяин, шутки ради, не стал меня будить. Я проснулся посреди океана с незнакомым рыжим парнем в утлой лодчонке. Он скалился, глядя, как меня мутит от качки и вчерашней выпивки, как я ору и требую вернуть меня на берег, а потом огрел меня веслом, когда я слишком уж разошелся. Так мы и познакомились. Мне нравилась его семья, большая и шумная, хоть они и смотрели на меня косо. И бедный дом, в котором они жили, собирались за ужином, ссорились, рожали детей. И сам он тоже нравился. Но я старался не думать об этом, а просто делал все, чтобы быть рядом. И мы целыми днями пропадали в море. Я бросил пить и играть и понял, наконец, что мне нужно, пусть получить я этого и не мог… Он все время смеялся надо мной, над моей наивностью, неумелостью. Он вообще все время смеялся. И мне казался воплощением всего, что окружало меня с детства: рыжие волосы и веснушки и зеленые глаза – море и солнце…

Но, в конце концов, мой рыбак решил жениться, и я снова остался один.

В 1703 на Порт-Ройал обрушилась новая напасть – адское пламя, как утверждала моя набожная тетя Джейн. Мы в это время были в море и оттуда наблюдали за клубами черного дыма, который вздымался вверх, будто моля небеса пощадить этот проклятый город. Напрасно. Все сгорело. И кузня моего деда, и он сам. Тетя Джейн уцелела – в тот день она уехала в Кингстон со своим «курятником» совершать благие дела во славу божию – помогать сироткам, обчищающим карманы прохожих, наставлять шлюх на путь истинный….

После этого мы все-таки перебрались в Кингстон, а мой друг обзавелся женой и ребенком и больше мы не встречались.

На новом месте я вел вполне благопристойную жизнь и даже посещал собрания церковной общины вместе с тетей Джейн, которая окончательно помешалась и постоянно твердила о карах небесных, поразивших мою семью и весь город, погрязший в грехе, и все время молилась и меня призывала к тому же. Она вдруг стала паписткой, такой же ярой, как была до того протестанткой. Она была старой девой, прямой, как палка, и сухой, совсем не похожей на старшую сестру, мою мать, никогда не улыбалась, не сквернословила, смеяться было грешно, наслаждаться пищей, выпивкой, женщинами, мужчинами – тоже. Я тогда считал ее совершенно сумасшедшей, но больше у меня никого не было.

Моя жизнь в Кингстоне была отвратительно скучной и пресной.  Я казался себе похожим на медузу – отвратительный безмозглый комок слизи, бездумно качающийся на волнах. Я видел их множество, когда мы выходили в море на рыбацкой лодке. Меня ничего не радовало, и тетя Джейн могла гордиться мной. Ничто не доставляло мне удовольствия.