Остров Колдун

Она сразу пришла в больницу, потому что дружила с медсестрами, и мы поэтому сразу с ней познакомились. Она была веселой, смешливой, румяной девушкой, и по виду никак нельзя было сказать, что она такая трусиха. Она сама чуть не до слез хохотала, когда рассказывала, как всего боится. Она вообще по всякому поводу хохотала. Ей было смешно и то, что новая докторша, и то, что у докторши двое детей, и то, что её подруга вышла замуж. А, кажется, смешнее всего ей было то, что она такая трусиха. В Мурманске ей не понравилось, шуму много и страшно. «Справа одна машина, – рассказывала она, – слева – другая, а сзади третья гудит. А меня от страху с ног сшибает, бегу, кричу, ужас-то!» – И она хохотала до слез, сама понимая как это смешно, что молодая, здоровая девушка боится ходить по улице.

Пока что она оставалась без всякого дела. Книжный магазин не открывали, да, кажется, и не собирались открывать. Намеченное под магазин помещение занято было аптекой. Дело в том, что мать потребовала, чтобы в становище была аптека, независимая от больничной. Не годится, чтобы в больницу все ходили за лекарствами: и грязно, и могут инфекцию занести – непорядок.

Словом, осталась Глафира со своим образованием без магазина. Мать звала её обратно в больницу, но Глафира только хохотала:

– Что вы, Наталья Евгеньевна, да я каплю крови увижу и в обморок падаю, какая же из меня сестра!

Словом, вопрос остался открытым.

Утром приехала Глафира, а вечером, как только боты вернулись с моря, пришел Степан Новоселов. Пришел он в шевиотовом синем костюме и при галстуке.

Степана Новоселова я знал уже раньше. Ему было двадцать шесть лет. Старики, такие, как Коновалов, в этом возрасте человека ещё и моряком не считают. Они думают, надо лет тридцать поплавать, тогда только о человеке всерьез можно говорить. Но к Степану Новоселову даже они относились с уважением и иногда называли по отчеству: Степан Васильевич. Степан был матрос, но не просто матрос. Лучшие капитаны наперебой звали его к себе. Все знали, что другого такого работника не найдешь. Болтать зря он не любил, но и не был таким молчаливым, как, например, Фома. Человек был простой, душевный, никогда не пил, хорошо играл на аккордеоне и участвовал в клубном хоре. Любил и так просто петь с компанией. В становище у многих были хорошие голоса, так что пройдут по улице с песнями или уйдут подальше, чтобы не мешать людям, и доносится издали до становища старая рыбацкая песня, тихая, медленная, печальная. И за то, что он хорошо поет, его уважали тоже. В становище ценили песни и знали в них толк.

Так вот, вечером пришел Степан и позвал Глафиру гулять. Как только он появился, медсестры страшно разволновались. Глафира, увидев его, покраснела, начала смеяться, но гулять пойти согласилась. Они пошли по улице, а медсестры смотрели им вслед и болтали про них. Мы, конечно, с Валей толкались рядом, но старались особенно на глаза не попадаться. Лучше, когда на тебя не обращают внимания, всегда можно больше узнать. Из разговора сестер мы поняли, что Степан второй год уговаривает Глафиру выйти за него замуж и она даже согласна, но только ставит одно условие: чтобы он бросил море. Он, конечно, ни за что не хочет. Он из морской семьи и на море вырос, ему без моря никак нельзя. Вот они и не могут поладить. Глафира говорит приблизительно так:

«Вот вы, Степа, уйдёте в море. Да ведь я, если ветерок подует, при моем характере от страху сразу помру. Да ведь я спокойной минуты иметь не буду. Я и сейчас-то на море смотреть не могу, а уж если у меня там любимый муж будет, так мне пропадать совсем. Уйдите с моря, Степа, мало ли работы на берегу? Вы при вашей умелости и на механика выучитесь без труда, будете на ремонтной базе работать, да и в правлении мало ли дела. Вам всякую должность дадут».

А он, как рассказывали друг другу сестры, отвечает ей приблизительно вот что:

«Я, мол, Глафира, для вас все могу сделать, кроме только лишь одного – не могу я, Глаша, на берегу жить. Я человек морской, и для меня море первая необходимость. Подумайте сами, и мой дед, и отец, да и прадед, наверное, моря не боялись, и вдруг я испугался. Да кто ж после этого со мной говорить-то захочет?»

И вот он своё, а она своё. И ничего не получается.

В общем, Глафира стала пока что жить с матерью (отец у неё давно умер), днем занималась по хозяйству, поджидала, когда как-нибудь уладится вопрос с книжным магазином, а вечером ходила гулять со Степаном. И все становище видело, как они идут и тихо друг с другом беседуют. Он говорит: «Выходите за меня замуж, Глаша», а она говорит: «Бросьте, Степа, море, и с радостью выйду». И все они никак сговориться не могут.

Между тем дела Фомы Тимофеевича были плохи. Председатель ещё раз долго с ним разговаривал; на бот, который водил Коновалов, назначили нового капитана и решили, что Фома Тимофеевич, если хочет, может на берегу получить работу, а если не хочет, то дадут ему пенсию и будет он доживать на покое.