Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

Игорь Дмитриев Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

От автора

Предлагаемая монография является результатом многолетних исследований автора, посвященных жизни и творчеству выдающегося английского философа и политического деятеля Фрэнсиса Бэкона. Основное внимание в книге уделено обстоятельствам его жизни в контексте политических и интеллектуальных реалий второй половины XVI – начала XVII столетия.

В работе использован широкий круг первоисточников, а также историко-научных и историко-философских работ, посвященных Ф. Бэкону.

Я приношу глубокую благодарность всем, кто помогал мне в этой работе, и прежде всего Наталии Павловой за большую помощь в работе с текстами, а также Илье Теодоровичу Касавину, Дмитрию Львовичу Сапрыкину, Ивану Борисовичу Микиртумову и, увы, уже ушедшим из жизни Юрию Никифоровичу Солонину и Нивес Мэтьюз (N. Mathews) за их ценные советы, благожелательное внимание и неоценимую поддержку. Моя особая благодарность редактору книги К. В. Иванову.

Декабрь 2021 года

Введение. Наука как venatio

Многие превозносили его до небес… иные – втаптывали в грязь. Поняли его единицы.

Л. Фейхтвангер

Метафора «наука как охота (venatio)» в начале Нового времени использовалась в литературе нередко. К примеру, неаполитанский астролог, математик и врач Джованни Абиозо (Giovanni Battista Abiosi) в 1520-х годах призывал современных интеллектуалов бросить древние книги и посвятить себя «охоте за новыми тайнами природы (venari nova secreta naturae)»[1]. В 1596 году в Венеции была основана Accademia Cacciatore (Академия охотников), члены которой интересовались не только охотой как таковой, но и естественно-научными вопросами. Можно привести и другие примеры. Однако наиболее детальную разработку эта метафора нашла в трудах Ф. Бэкона (Francis Bacon; 1561–1626).

Описывая предложенную им эксперименталистскую методологию изучения природы, которую английский мыслитель характеризовал как experientia literata (англ. literate или learned experience; в переводе Н. А. Федорова – «научный опыт»), он сравнил ее с «охотой Пана» («Literata Experientia, sive Venatio Panis, modos experimentandi tractat»[2]), который в интерпретации Бэкона символизировал Природу: «Древние в образе Пана со всеми подробностями нарисовали природу мира… Занятие же Пана нельзя, пожалуй, изобразить вернее и удачнее, чем сделав его богом охотников: ведь любое действие природы, любое движение, любое развитие есть не что иное, как охота. Действительно, науки и искусства охотятся за своими созданиями, сообщества людей преследуют свои цели, да и вообще все создания природы охотятся или за добычей ради пищи, или за удовольствиями ради отдыха, прилагая к этому все свое умение и ловкость»[3].

Согласно легенде, именно во время охоты Пан обнаружил богиню Цереру, тогда как «остальным… богам это не удалось, хотя они и старательно искали и все делали для того, чтобы найти ее». Указанный эпизод заключает в себе, по мысли Бэкона, очень глубокий смысл: «не следует ждать открытия полезных и необходимых для практической жизни вещей от философов, погруженных в абстракции (которых можно сравнить со старшими богами), хотя они всеми силами стремятся к этому; таких открытий следует ждать только от Пана, т. е. от мудрого эксперимента и всеобъемлющего познания природы, и такие открытия происходят почти всегда случайно, как бы во время охоты»[4].

Экспериментирующий ученый – это прежде всего «охотник за тайнами природы»[5], который вместо того, чтобы «идти ощупью в темноте (palpat ipse in tenebris)»[6], упорно и терпеливо изучает «знаки и ключи» ведущие его к познанию мира.

Метафора охоты в позднесредневековой и ренессансной литературе имела многообразные коннотации: поиск совершенной любви, моральной и религиозной истины, наконец, средств и путей спасения души. Охотник, как правило, наделялся героическими чертами, а занятие охотой рассматривалось как индикатор благородства (или по крайней мере, как аноблирующее занятие), как высоко ритуализованное и формализованное искусство, достойное дело для благородного мужчины-воина и т. д. И все эти коннотации при сравнении охоты с натурфилософским (научным) поиском переносились на последний, ибо изучение природы воспринималось как мужское дело, требовавшее упорства, выдержки, силы (причем не только интеллектуальной, но подчас и физической), зоркости, проницательности, наблюдательности, умения по видимым «следам и знакам» получать знание о «добыче» (в случае научной «охоты» – по видимым явлениям судить о тайнах природы)[7].