Остров любви

— Карпов? — отрывисто спросил Егоров.

— Он самый, — тихо ответил мужик.

— Что ж это вы воруете колхозное сено?

— Маманя сказала, что это ее. Ввела в заблуждение.

— Будем передавать в суд.

— Надо ли? Сено сегодня же вернем.

— Это не имеет значения.

— Что же, старуху будете судить?

— Будем, чтоб другим повадно не было. Где она?

— Не знаю.

— Найдут. На вашем примере покажем, как воровать колхозное добро. По пять лет припаяют, тогда будете знать!

— Я ни при чем. Я ничего не знал. Думал, ее.

— Суд разберется.

— Ей-богу, зря вы, — вдруг встревожился Карпов. — Старая, чего уж тут… Да вы присядьте, чего стоите? И вы, товарищ Быстров.

«Ага, все-таки испугался!» — зло подумал Егоров и решил: как раз наступил тот момент, ради которого он и приехал. Отрывисто спросил:

— Какая у вас специальность?

— Механизатор, — ответил Карпов.

— На комбайне работали?

— А как же. На целине работал.

— А сейчас?

— Сейчас сам по себе. Уволился.

— Значит, так, если не хотите неприятностей, будете работать у нас на уборочной комбайнером. Идемте.

— Да я…

— Что?

— Ну, как же так… я…

— Повторяю, чтоб не было ни вам, ни матери неприятностей, сейчас же в поле!

Он отвез его на седьмое поле. Игнашка все еще спал. Возле него валялась пустая чекушка. Видно, кто-то «поправил» его.

— Начинайте! — приказал он Карпову и проследил, как тот ведет комбайн. «Нормально!» — мысленно похвалил он его.

Рабочий день у Егорова начинался с семи утра. К этому часу он уже сидел за столом в своем кабинете. С последним ударом настенных часов к нему в кабинет входили механик и старший агроном. Они обсуждали предстоящие дела. Уточняли планы.

К восьми приходили служащие. Они разбредались но своим комнатам. Внизу, в вестибюле, собирались механизаторы: трактористы, комбайнеры, водители машин. Здесь они получали задание от старшего агронома — светловолосой женщины с властным взглядом и резким голосом. Можно бы, конечно, еще с вечера указать механизаторам их участки работы. Но горький опыт подсказывал: такое доверие, как это ни покажется обидным, для многих не годилось. Выходили на работу с опозданием, а то и в подпитии. Случалось, вместо поля направлялись в лес по своим нуждам, в надежде управиться до развода, но по разным причинам задерживались допоздна.

Явился в вестибюль и Игнаша Сиплин. Лицо его было опухшим, под глазами набрякли водяные мешки, руки тряслись. Был он мрачен. Накануне, когда Игнаша проспался и увидал на своем комбайне незнакомого человека, то спьяна подумал, что тот решил его выручить, и полез целоваться. Но когда узнал, что тот и не думал его выручать и поставлен вместо него, полез уже с кулаками. Карпов отбросил Игнату на землю, и Игнаша притих. Вечером он с обиды снова напился. Ночь провалялся в мертвецком сне в сенях на полу, но как только рассвело, побежал к Репью за похмелкой, полагая, что в канистре еще должно остаться. Репей, божья душа, налил ему малость, отчего полегчало, но недостаточно — руки все же тряслись. И теперь Игнаша напряженно думал, где бы еще разжиться глотком. В эту трудную для него минуту Сиплина и вызвала учетчица к председателю.

«Так, будет втирание, — невесело подумал Игнаша и напустил на лицо скорбное выражение. — Буду молчать. Пускай говорит. Поговорит и перестанет. С него тоже спрашивают».

В кабинете сидели механик и старшая агрономша. Егоров специально задержал их, чтобы при них поговорить с Сиплиным. Поговори один на один — такого Игнаша наплетет, чего и во сне не снилось.

— Здравствуйте, — сипло сказал Игнаша и хотел было подать руку председателю, но постеснялся и ограничился тем, что снял с головы замасленную, когда-то белую панамку с зеленым пластмассовым козырьком и надписью над ним «Рига». После чего хотел присесть на крайний стул. Но Егоров остановил Игнашу.

— Я вызвал тебя, чтобы сообщить — с сегодняшнего дня ты уволен.

— Это как же? За что?

— За пьянство и срыв уборочной. Можешь идти!

— То есть как это идти? — оторопело сказал Игнаша и шмыгнул длинным разбухшим носом.

— А как вошел в эту дверь, так и уходи.

— Ну, это, знаешь, Ростислав Иваныч, надо погодить. Без правления ты не имеешь права, — сказал Игнаша и вопросительно поглядел на механика и агрономшу — они были свои, деревенские. К тому же оба члены правления.

Но и механик и агрономша стали глядеть в сторону, и это Игнатий Сиплин понял как дело серьезное и кляузное — коли они от него отвиливают.

— Ростислав Иваныч, я, конечно, виноват. Но ты ж сам знаешь — я ведь такой: пью, но и работаю. Вот ты спроси их… Чего носы-то воротите? Или я вру?

Но земляки не только не вступились за Игнашу, даже не взглянули на него.

— Так, ясно…

— Ну, а коли ясно, уходи! А будешь шуметь, так я милицию вызову. Тем более и так участковый хотел с тобой побеседовать.

— А чего со мной беседовать? — угрюмо насторожился Сиплин.

— Об этом у него узнаешь. Давай, давай!

— Да что ты, Ростислав Иваныч, заладил: давай, давай… Ну, виноват. Так ведь Степаныч умер, поминки были. Дело житейское, и ты умрешь, и тоже по обряду…

— Ты уйдешь или нет?!

— Ладно, коли так, пойду. Но буду жаловаться. На нас тоже есть заступа. Так не годится…