Остров любви

Госпожа фон Мекк не ошиблась в главном. Петр Ильич достиг своей конечной цели: глянул в лицо смерти и не отпрянул в ужасе и отчаянии. «Патетической» назвал он последнюю симфонию, вершину своего творчества. Он не оставил себе иллюзии, что за смертью что-то есть, кроме пустоты, и принял такой исход, ничуть не обесценивающий чуда жизни. Сказав же громко «да!» жизни и смерти, он умер — сразу и так вовремя, что смерть его породила множество легенд. Нас эти легенды не интересуют, нас интересует другое. Умирая в петербургской квартире своего брата Модеста, умирая тяжело, мучительно и неопрятно, он заставил всех близких выйти из спальни, чтобы они не видели его физического унижения. Три человека, припавшие к двери, услышали измученный, томящийся, но отчетливый голос умирающего:

— Надежда!.. Надежда!.. — и вновь зовом, молитвой: — Надежда!.. — и со скрипом зубов, с невыносимой болью: — Проклятая!..

То было его последнее слово среди живых. А затем настало бессмертие. И они вошли туда рука об руку — Композитор и его Дама. В этом есть ирония, но есть и правда.

Блестящая и горестная жизнь Имре Кальмана

Часть первая

Юность немятежная

Детство Имре Кальмана было залито солнечным светом. Память навсегда сохранила безмятежные шиофокские дни, когда весенней порой с грохотом лопался ледяной панцирь Балатона, летом в деревнях взвихрялся самозабвенный чардаш, а в чистом поле рыдала скрипка одинокого цыгана. Порой Имре сам не знал: из яви или сна был вечный странник в красной рубахе, бархатной жилетке и плисовых штанах, то ли простой кочевник, то ли дух некоего вселенского цыгана, явившийся, чтобы навсегда заворожить его своей музыкой.

А какие звуки лились из-под смычка знаменитого виртуоза, профессора Лидля, снимавшего нижний этаж в их большом шиофокском доме! Имре подпрыгивал, силясь заглянуть, в окно, за которым творилась дивная музыка. Еще не ведающий своего предназначения, забалованный мальчишка самоуверенно утверждал, что станет государственным прокурором и даже министром юстиции, и эти дерзкие помыслы не казались чрезмерными для сына богатого зерноторговца Кальмана, одного из основателей преуспевающего Шиофокского курорта. А потом благополучие разом рухнуло: там, где другие нажили состояние, папа Кальман, совмещавший цепкую коммерческую хватку с поэтической и безоглядной влюбленностью в Шиофок, разорился, потеряв все: деньги, дом, имущество. Судебные исполнители вывезли даже рояль, на котором бренчал маленький Имре. Семья очутилась на улице, без средств к существованию, бывшие друзья брезгливо отвернулись от банкрота.

Добрая старая тетка, жившая в Пеште, приютила маленького племянника. Позже семья соединилась в меблирашках, только старший брат Имре, тихий трудяга Бела, остался в Шиофоке, поступив счетоводом в разоривший отца банк.

Когда Кальман вспоминал свою раннюю юность, она рисовалась ему одним долгим хмурым затянувшимся днем. Этот день начинался еще в сумерках, когда голова болела не от грешной рюмки палинки или пары пива, как у многих его школьных соучеников, а с недосыпу: до поздней ночи он занимался перепиской разных бумаг ради грошового заработка: то он каллиграфически выводил рекламные объявления разных фирм, рождественские поздравления богатым, почтенным клиентам и — не столь изысканным почерком — напоминания о долгах клиентам малоимущим и малопочтенным; корпел над «деловой» перепиской отца, перебеляя его небрежную мазню, и сам разносил эти письма, чтобы не тратиться на марку, то был сизифов труд — никто не нуждался в услугах разорившегося коммерсанта; просматривал тетради своих частных учеников, здоровенных тупых оболтусов, которым был по плечо (с тринадцати лет он стал репетитором по всем предметам, поскольку обладал хорошей головой, равно приимчивой к гуманитарным и точным наукам). День продолжался гимназией, включал скудный завтрак, заменяющий нередко и обед: чашечка жидкого кофе с черствой булочкой, частные уроки, разбросанные по всему городу (из экономии он всюду поспевал пешком), долбежку домашних заданий и уже упоминавшиеся дела: просмотр тетрадей, переписка бумаг, отцовских писем, порой выполнение поручений папы Кальмана, в котором суетливое беспокойство заменило былую деловитость.

Развлечением служили воскресные домашние трапезы (когда семья вновь соединилась в Пеште, за исключением старшего брата Белы, до ранней своей смерти проработавшего в Шиофокском банке, пустившем их семью по миру). Скудные, унылые трапезы не слишком оживлялись красноречивыми вздохами матери — беспросветная жизнь лишила ее природной отходчивости и выдержки — и преувеличенными, назидательными восторгами отца перед жертвенностью «бедного Белы». Кусок не шел в горло, Имре с горечью ощущал, что к светлой братской любви и благодарности шиофокскому мученику начинают примешиваться менее прозрачные чувства. Как ни выкладывался Имре, он не мог сравниться в родительских глазах с просиживающим штаны за банковской конторкой Белой.