Остров Мертвых

…Я снова был один, вокруг пахло дымом и озоном. Я стоял подле обугленных останков того, кто был некогда Данго-Ножом. Даже блуждающий огонек куда-то исчез.

Дождь хлынул как из ведра, смыв все запахи. Я побрел в том направлении, откуда пришел. В ботинках хлюпала вода, одежда промокла насквозь. Как и где я уснул — не помню.

Наверное, именно сон помогает человеку сохранить рассудок. Периоды сна служат скобками, в которые заключен каждый прожитый день. Если вы сморозили какую-нибудь глупость или причинили кому-то боль, то вы начинаете злиться, когда вам напоминают об этом, но — сегодня. А если вас спросят о чем-то, что произошло вчера, то вы лишь кивнете или усмехнетесь. Вы уже перенеслись через небытие или сновидение на другой островок в океане Времени. Много ли образов можно вызвать из памяти? Сначала кажется, что много. На самом деле — все это лишь малая толика того, что хранится где-то в глубинах души. И чем дольше вы напрягаете свой мозг, тем больше подробностей всплывает на поверхность. Поэтому, стоит мне поспать, и я освобождаюсь от тех воспоминаний, что причиняют мне боль.

Может показаться, что это проявление черствости. Нет, это вовсе не означает, что я живу, не испытывая боли, не жалея ни о чем. Просто за долгие века у меня выработался условный рефлекс: после всякого эмоционального потрясения голова забита мыслями о происшедшем. Но спустя некоторое время память, как стервятник, постепенно сужает круги и наконец камнем падает на источник боли, раздирает его в клочья и пожирает, а прошлое безмолвным свидетелем стоит рядом. Мне кажется, это называется «взгляд со стороны».

Много людей умерло у меня на глазах. Их смерть принимала самые разные обличья. Равнодушным я никогда не оставался. Но сон дает памяти возможность вновь завести пружину, и на следующий день моя голова снова принадлежит мне. Потому что кроме смерти есть еще жизнь, в которой соседствуют любовь и ненависть, радость и печаль, война и мир…

Я нашел однажды утром, высоко в горах, девушку. Губы ее уже посинели, а пальцы стали холодными, как лед. На ней было лишь полосатое трико, и она лежала, свернувшись калачиком под крохотным кустиком. Я завернул ее в свою куртку и оставил сумку с инструментами и образцами минералов на той скале, так потом и не вернувшись за ними. Девушка бредила, мне показалось, что она несколько раз произнесла имя «Ноэль», пока я нес ее к машине. На ее теле были следы нескольких серьезных ушибов, а также множество мелких порезов и ссадин.

Я отвез ее в больницу. На следующее утро пришел навестить и узнал, что она отказалась назвать себя. Кроме того, у нее не оказалось денег, чтобы оплатить счет за медицинскую помощь. Я сделал это за нее и заодно поинтересовался, что она собирается делать дальше. Она сказала, что не знает. Я предложил ей пока пожить в снимаемом мной коттедже, и девушка согласилась.

Всю первую неделю мне казалось, будто в доме поселилось привидение. Девушка постоянно молчала, не отвечая на мои вопросы. Она готовила и убиралась, а все остальное время проводила, запершись в своей комнате. Но вот неделю спустя она услышала, как я играю на старой мандолине — я впервые взял в руки инструмент за последние несколько месяцев, — села напротив меня и стала слушать. И я играл намного дольше, чем рассчитывал, так как впервые за все это время девушка хоть как-то отреагировала на то, что происходило вокруг нее. Когда я наконец отложил мандолину в сторону, она спросила, нельзя ли ей поиграть. Я кивнул, и девушка подошла ко мне, взяла инструмент и заиграла. Играла она довольно средне, как, впрочем, и я. Я послушал, потом принес ей чашечку кофе и пожелал «доброй ночи». И все.

Однако на следующий день это был уже совершенно другой человек. Она слегка подстригла свои темные волосы и сделала прическу. Припухлость под глазами также почти исчезла. За завтраком мы с ней болтали обо всем понемножку: о погоде, о последних новостях, о моей коллекции минералов, о музыке, о предметах антиквариата и даже об экзотических рыбках. Обо всем, кроме нее самой. После этого мы повсюду стали ходить вместе: в рестораны, в театры, на пляж… Только не в горы. Так прошло почти четыре месяца, и в один прекрасный день я вдруг понял, что влюбился. Конечно, я ей ничего не сказал, но она наверняка догадалась обо всем сама. Хотя, черт побери, я ведь не знал о ней ровным счетом ничего и чувствовал себя неловко. Может, у нее где-то есть муж и шестеро детей!

Однажды она попросила меня сводить ее на танцы. Мы пошли и танцевали на террасе под звездами до четырех утра, пока заведение не закрылось. Когда около полудня я проснулся, ее уже не было. На кухонном столе лежала записка: «Спасибо за все. Пожалуйста, не ищите меня. Я должна вернуться. Я люблю вас». Подписи, разумеется, не было. Вот и все, что мне известно об этой девушке, имени которой я так и не узнал.