Остров метелей

Более серьезные заболевания требуют жертвы — «ны-ката» (выкупа, предлагаемого богу за возвращение здоровья). «Нык'ат» — тоже своего рода реликвия: кусок байдарки, вельбота, даже яранги. На ночь «нык'ат» кладут под бок больного или рядом с ним, а утром утиным пером обметают больное место. Потом, чтобы бог легче мог разглядеть жертву, «нык'ат» обвязывают красной тряпкой или куском шкуры нерпенка, окрашенной в красный цвет, выносят на улицу и поднимают вверх — просят бога принять жертву и дать больному здоровье. Затем «нык'ат» вешают в яранге, где он и остается до выздоровления или же смерти больного. Когда надобность в «нык'ате» минует его разбивают и выбрасывают. Если болеет женщина, «нык'атом» служат волосы больной. Однако при серьезных заболеваниях требуется что-то более существенное. Тогда в жертву приносят Собаку. Прежде чем обречь животное на смерть, у него спрашивают согласия. Отказом собаки считается её зевок. Но если в ответ на вопрос собака не зевнет, её ведут в яракгу, ставят около больного, кладут его руку ей на голову и, обметая человека пером, передают ей таким образом болезнь. Затем собаке прорезают ухо, продергивают в него красную тряпку или красный ремешок из шкуры нерпенка и выводят из яранги, привязывая у входа, где она остается до конца болезни. Выздоравливает больной или умирает — «собаку все равно убивают.

В свое время, когда Павлов ещё на материке заболел воспалением легких, Инкали, пользуясь тем, что зять был без памяти, применила как раз этот способ лечения. Павлову он обошелся недешево: об этом узнали, обвинили его в шаманстве и сняли с должности учителя.

У нас на острове эскимосы обращались к помощи врача Савенко, но, надо признаться, не слишком охотно. Делали они это главным образом, выполняя мое строгое указание, сообщать врачу о каждом случае заболеваний среди колонистов, а также стремясь получить со склада дополнительные продукты по предписанию врача.

Ежегодно составляемые нашим врачом амбулаторные ведомости свидетельствуют о том, что в первый год первичных посещений больных было 205, на второй год — 138, а на третий — всего 63. Это отчасти объяснялось расселением эскимосов по острову. Но дело заключалось не только в этом.

Для меня не было секретом, что Аналько, Тагъю, да и Кмо и Етуи на материке шаманили. И здесь, на острове, они продолжали заниматься этим тайком. Но с тех пор как Аналько переехал на северную сторону острова, ему окончательно удалось убедить переселенцев в своем умении умилостивить «туг'ныг'ак'а», и к нему началось своего рода паломничество. Весьма возможно, что он же и «врачевал» эскимосов. Пришлось мне отправиться туда, где он жил, и там произвести своего рода дознание. Но прежде чем говорить о медицинской практике шаманов, мне хочется попробовать несколько шире осветить их деятельность.

Итак, на острове шаманов у нас было четверо: Аналько, Тагъю и его братья — Кмо и Етуи. Правда, последние трое не пользовались авторитетом на материке, не проявляли они особой активности и здесь. Их отец был шаманом, но Тагъю, по его собственному свидетельству, начал видеть сны наяву и слышать таинственные «голоса» лишь в возрасте около тридцати лет. Большей частью шаманами становятся неврастеники или больные падучей, хотя, как говорил Аналько, «шаманство, как и ремесло, является достоянием семьи и передается из поколения в поколение».

На материке Аналько сумел снискать себе необычайную популярность. Больше десяти лет проплавал он матросом на американских шхунах, посещал крупные порты, добирался в своих скитаниях чуть ли не до экватора. Эскимосам это внушало уважение.

О начале своей карьеры шамана Аналько рассказывал так: «Учил меня отец. Когда я уже взрослым плавал на американских шхунах матросом, то каждый раз, как возвращался домой, я начинал слышать и видеть то, чего не видели и не слышали другие. А на море и на чужой земле я был таким же, как и все остальные. Так я страдал несколько лет, не понимая, отчего так все происходит, пока не решил, что я шаман».

Среднего роста, коренастый, когда-то, очевидно, сильный и подвижный, он держится скромно и редко высказывает свое мнение. По-видимому, зависимое положение матроса китобойного судна, в котором он так долго находился, отразилось на его характере. С европейцами он держится заискивающе, не прочь польстить и унизиться. Эскимосов Аналько выслушивает внимательно, возражает им мягко и даже часто уступает, но делает это с достоинством, как бы с сознанием своего превосходства. Лицо его обычно неподвижно, голос тихий, вкрадчивый. Но стоит ему взять в руки бубен, как этот невзрачный и тихий старик весь преображается. Лицо оживает, глаза загораются, мускулы начинают играть, голос с каждым звуком крепнет, меняет тембр и захватывает своей силой. Я наблюдал такую метаморфозу, даже когда он просто для развлечения играл на бубне и пел песни. Как же должно было действовать это на эскимосов, когда он приходил в экстаз!