Остров мужества

Буря с воем засыпала их снегом, а они не могли оторвать глаз от смутно белевшейся в свете луны белой туши. Ошкуй, падая, успел повернуться к месту, где раньше стояли они: враги или добыча, за которой он решил поохотиться. Теперь он лежал поперёк тропинки головой в их сторону. А длинные древки рогатин глубоко вонзились в его бок и ещё трепетали, постепенно затихая.

— Дядя Алексей, — проговорил, наконец, Степан. — Ты живой?

— Живой, — так же тихо ответил кормщик. Они слышали друг друга только потому, что их головы лежали почти рядом.

— А мне не попритчилось? Ошкуй-то мёртвый?

— Мёртвый, — отозвался Алексей. — А как оно вышло, ума не приложу. У меня рёбра не поломаны ли, как меня рогатиной наотмашь треснуло. Давай подымайся, покуда нас снегом не совсем замело.

— А с ошкуем что делать будем? — Степан поднялся, но стоял с трудом, опираясь о стенку избушки.

— Рогатины с собой заберём, — уже твёрже сказал кормщик. — А его сейчас с места не стронешь и шкуру снять не сможем. Замёрзнет и до весны пролежит, коли песцы не доберутся. Нам теперь только домой попасть, какие там лыжи делать.

Новая ярость бури снова бросила их на землю. Задыхаясь, ослеплённые, они добрались до медведя, с трудом вытянули рогатины из тёплой ещё туши.

— Эх, шкура добрая, — прокричал Степан в ухо кормщику. Тот только головой мотнул: не до разговоров.

Ползком, с трудом протирая рукавицей смерзающиеся ресницы, они добрались до порога. Дверь распахнулась от первого стука, Ванюшка и Фёдор караулили — беспокоились: долго ли до беды в лихую погоду?

— Досок чего не принесли? С чего лыжи делать будем? — огорчился Ванюшка, когда отец и Степан вошли в избу.

— Никуда доски не денутся, потому мы ошкуя договорили: до весны обещал караулить, — объяснил неугомонный Степан.

— Избу выстудили, золой намусорили, нечего было ходить, — разворчался Фёдор, не слушая Степана. Тот что хочешь наплетёт. Но тут же примолк, дышать перестал, услыхав, что Алексей рассказывать начал. Однако дослушал и не стерпел, опять повернулся к Степану.

— А я что тебе толковал, глупая голова? — сказал сердито. — К ночи вчера ошкуя кто поминал? Ты? Вот он по твою душу и пришёл.

— Чего же он до моей души не добрался? — усмехнулся Степан. — Вместо того и сам на наши рогатины напоролся. Шкуры, и правда, вот уж жалко: изба-то выстудилась — самое время накрыться бы.

Фёдор только рукой махнул, отвернулся. Но тут случилось удивительное, что только в этих местах бывает: рёв бури оборвался, словно его и не было. Ветер улетел в другие места и утащил за собой тучи, покрывавшие небо. Полная луна засияла так ярко, что звёзды около неё потускнели, а снег засветился синими огоньками.

— Теперь шкура наша и мясо наше, — сказал кормщик и выглянул в окно. Другой команды не требовалось. Луна спокойно светила, пока они работу кончили: шкуру и мясо уберегли.

— Ещё малое время пройдёт, шкуру до пути доведём, под меховым одеялом выспимся, — сказал Степан уже в избе. Но ему никто не ответил: все слишком устали.

Сегодня дольше всех лежал без сна Ванюшка. Ему виделось: отец и Степан у стены стоят. Темно. А мимо них ошкуй идёт, головой качает. И никто не знает, что эта голова думает. Может быть, он мимо пройдёт. А может быть… кинется. А у них рогатины нацелены. А он идёт и головой качает, качает… Вот бы из кости вырезать!

Глава 9 НОЧНАЯ ОХОТА

Первое время, как солнце скрылось на всю зиму, к полудню небо немного светлело, краснело. Звёзды около того места, где быть солнцу, плохо виднелись. Потом и того не стало, кормщик только по звёздам примечал, когда кончается день и настаёт такая же тёмная ночь. Примечал и не забывал поставить новую зарубку на своей палке-численнике. Учил тому и молодых, Ванюшке эта наука очень нравилась, то и дело в ясную погоду норовил в двери выглянуть: на много ли Лось[14] на небе повернулся, который час показал.

Фёдор сердился: избу, мол, зря выстуживает. Но Алексей понимал, до чего живому ребёнку тяжко около дымного жирника днями сидеть, в сырости да в копоти, и потому Ванюшке не перечил.

Дни коротали за работой. Шкур оленьих было вдоволь: Степан с луком на охоте так приладился — даже о любимой пищали жалеть перестал. Но портняжье, а особенно сапожное, ремесло подвигалось медленно. Кормщик радовался, что хоть без дела, как другие зимовщики, не сидят. Потому без работы сон морит, а за ним крадётся и цинга.

— А почему, тять, они сапоги не шьют, и малицы, как мы? — спросил Ванюшка.

— В других местах олешков столько для них не разведено, — вмешался Степан. — И сшили бы, да не с чего. Шкура какая найдётся и ту сварят да съедят. Много народу, так с голоду мрут. А то и олешки есть, да толку нет, как лук изготовить. Так и пропадают люди, а мясо рядом ходит.

— А песцы? — опять спросил Ванюшка.

— И песцов с умом ловить надо. Вот мы с тобой сейчас пасти глядеть пойдём. А на пасти тоже сноровка требуется. Собирайся, месяц давно по небу ходит, тебя дожидается.