Остров мужества

С кормщиком не поспоришь. Три пары ног проворно ссунулись с нар на землю. Холодно, а всё не так, как вчера: шкура медвежья греет, и печка, какая ни на есть, дымит, а теплом помогает. Но поморы к этому привыкли: открыли оконце и сели на полу. Дым клубами стлался под потолком. Так можно было подождать, пока печка разогреется как следует и дрова прогорят, хотя першило в горле и глаза щипало до слёз. Кормщику пришлось хуже других: Степана ростом бог не обидел, а Алексей был выше его на целую голову, чуть головой в крышу не упирался. Даже сидя на полу, нагибался чтобы в самый дым головой не попасть.

По избе пошла сырость, с потолка закапала чёрная копоть. Копотью и жареная медвежатина припахивала, но на это никто не обижался. Зато вдосталь наелись, больше уж некуда было.

С медвежатиной расправились быстро: Алексей торопил, а зачем – сказать не хотел, лишь хитро усмехнулся. Наконец готово. Подпоясались, рукавицы натянули, хотя и не поздняя зима, а в этих краях мороз и осенью не шутит. Окно опять плотно доской задвинули: печной дым через него уж вышел, а тепло надо беречь. Шли по берегу, Фёдор, не торопясь, в развалочку, а Степан с Ванюшкой от нетерпения бока вдруг другу протолкали, но со спросом не лезли, знали: кормщик, когда надо – сам скажет.

Прошли уже порядочно. Алексей подойдёт к куче плавника, посмотрит, головой качнёт и дальше шагает.

– Чего ему надобно? Ищет, словно чего потерял.

Это Фёдор поговаривает, негромко так.

Но вот Алексей остановился.

– Степан свою дюжину олешков промыслит, и боле пищаль его ни на что не сгодится, – сказал он. – А нам как дальше жить?

Все молчали, не отрываясь смотрели на него. Кормщик спрашивает, а сам, наверное, что-то удумал.

– Стало быть, нам на дале новую охотницкую снасть ладить надо, – договорил Алексей и ближе подошёл к куче плавника. – Дерева тут на всё найдётся: с елового, а ещё лучше с лиственничного, корня лук согнём, палки, вот они, на стрелы пойдут, а покрепче – на кутела[5] сгодятся да на рогатины, коли ошкуй встретится. Заживём – не пропадём.

– А мы с Ванюшкой пропадать и не думали, – весело отозвался Степан. – Правда, Ванюшка?

Ванюшка в ответ толкнул Степана в бок, глаза его сияли.

– Тятя что надо удумает, я знаю, – шепнул он. Один Фёдор недоверчиво покачал головой.

– А железа на стрелы да на кутела где возьмём? – сердито спросил он. – Палка без железа, палка она и есть, никакое не кутело и не рогатина.

– Правду говоришь, – согласился Алексей. – Для того я вас в этом месте и остановил, глядите!

Он нагнулся и с трудом вытащил из кучи плавника тяжёлый обломок доски. Большой железный гвоздь торчал в нём.

– Видали? Чужую беду нам море на спасение выкинуло. С обломков этих, что раньше карбасы были, железа наберём. С тем и олешков, и морского зверя промыслим. А может, и от ошкуя рогатиной отбиться доведётся. Ванюшка, ты чего это?

Ванюшка отошёл в сторону и стоял, опустив голову, молчал, точно и не он только что со Степаном радовался.

– Тять, – заговорил он тихонько. – Сколь тут много карбасов загубленных лежит. Может, и нашего тут железа, от нашего карбаса наберём, а того не знаем…

Наступившее молчание прервал Степан.

– Нашего тут нет, – ответил он. – Мне тоже так подумалось, да разглядел я: доски, брусья – все старые, долго их море носило. И много ещё не нашей работы. И тех жалко, кого не знаем, а про своих ещё надежда есть, может и спасутся.

«Может и спасутся…» Все повернулись лицом к морю, хотя и знали, что не покажется на нём сейчас ровдужный парус, а от хмурой тёмной воды глаз было не отвести.

– Добро, – проговорил, наконец, Алексей, и все от его голоса вздрогнули, так глубоко задумались. – Вечная тем память, чьи карбасы злая беда поломала, на берег вынесла. Только погибшим душам обиды нет, что мы с тех обломков железа себе на спасение наберём. – И, поглядев на солнце, добавил: – Поспешать надо. За светом домой добраться бы.

Северное море не милостиво, много корабельного лома на берег повыкинуло. Меж ним и деревья целые с корнями лежат: с дальних берегов, что вода подмывала, они в воду падали, и теченья морские принесли их в эту далёкую сторону. Гвоздей и всякого железа в обломках оказалось много.

За работой не заметили, как на душе веселее стало. Удивились даже, когда Алексей на закат оглянулся и домой стал торопить:

– Не захватить бы темноты, пока оружия для обороны не наготовили. Ошкуй-то здесь не в одиночки жил, – сказал он. – А в потёмках и Степанова пищаль не застпа.

Ванюшка так ясно припомнил огромные жёлтые клыки зверя, – один ещё сломанный, – что хоть и жарко было от работы, а по спине морозом продёрнуло.

Солнце совсем уже спустилось к воде, когда они тронулись домой. Шли ходко, приглядывались: не нашёлся бы у вчерашнего ошкуя сердечный друг, за приятеля с ними посчитаться.

– Это так, – не утерпев, пошутил Степан, но тут же проверил кремень, подсыпал на полку пороху и держал пищаль до самой избушки наготове.

– Доведёт нас твой язык до беды, пустая ты голова, – ворчал Фёдор и опасливо оглядывался.