Остров на краю света

Объятья ее были кратки и пахли пачулями. Марэн тоже расцеловал меня в обе щеки. Я подумала, что он — молодая копия дяди, но с пушком на подбородке, тонкий и гибкий, и начисто лишен присущего Клоду огневого, опасного шарма.

— Я не знала.

— Ну ты же знаешь, отец… — Она схватила в объятья младшего сынишку и протянула его мне. Мальчик извивался, пытаясь вырваться. — Мадо, ты ведь еще не видела моих юных бойцов? Это Франк. А это… это Лоик. Лоик, поздоровайся с tata[20] Мадо.

Мальчики уставили на меня совершенно одинаковые коричневые личики, но ничего не сказали. Маленькая женщина в бурнусе — я решила, что это няня, — панически закудахтала на них по-арабски. Ни Марэн, ни Адриенна ее не представили, а когда я с ней поздоровалась, ее это, кажется, страшно поразило.

— А ты потрудилась, — сказала Адриенна, взглянув на дом. — В наш прошлый приезд тут все было страшно запущено. Едва не на куски разваливалось.

— В прошлый приезд? — Я и не знала, что они с Марэном вообще приезжали.

Но Адриенна уже открыла дверь в кухню. Жан Большой стоял у окна и глядел на улицу. За спиной у него молчаливым упреком ждали меня остатки завтрака — хлеб, холодный кофе, открытая банка с вареньем.

Дети с любопытством смотрели на него. Франк что-то шепнул Лоику по-арабски, и оба захихикали. Адриенна подошла к отцу.

— Папа?

Жан Большой медленно повернулся. Веки его опустились.

— Адриенна, — сказал он. — Молодец, что приехала.

А потом улыбнулся и налил себе в пиалу холодного кофе из кофейника, что стоял рядом на столе. Адриенна, конечно, не удивилась, что он с ней поздоровался. С какой стати? Она и Марэн, как полагается, обнялись с отцом. Мальчики стояли поодаль и хихикали. Нянька присела и улыбнулась, почтительно опустив взгляд. Жан Большой знаком приказал сделать еще кофе, и я повиновалась, ухватившись за возможность хоть чем-нибудь заняться. Руки неловко обращались с водой, с сахаром. Чашки выскальзывали из пальцев, как рыбы.

За спиной у меня Адриенна рассказывала о своих детях. Мальчики играли на ковре у камина.

— Мы их назвали в твою честь, папа, — объясняла Адриенна. — В честь тебя и Жана Маленького. Мы их окрестили Жан-Франк и Жан-Лоик, но называем сокращенно, пока они еще не доросли до полных имен. Видишь, мы не забываем, что мы саланцы.

— Э.

Даже это междометие было сродни чуду. Сколько раз с момента моего возвращения Жан Большой говорил со мной? Я повернулась с кофейником в руках, но отец как завороженный смотрел на мальчиков, борющихся и катающихся на ковре. Франк заметил внимание деда и показал язык.

— Мартышка, — снисходительно засмеялась Адриенна.

Отец хихикнул.

Я налила всем кофе. Мальчики ели пирог и смотрели на меня круглыми карими глазами. Они были похожи как две капли воды, если не считать разницу в возрасте, — длинные соломенно-русые челки, тонкие ножки, круглые загорелые животы под яркими флисовыми кофточками.

— Я так давно хотела приехать домой, — вздыхала Адриенна, потягивая кофе. — Но торговля, понимаешь, папа, и дети… совсем не было времени.

Жан Большой слушал. Он пил кофе — пиала почти утонула в большой ладони. Он знаком попросил еще пирога. Я отрезала кусок и передала ему. Он не поблагодарил. Но, слушая речи Адриенны, он кивал время от времени и иногда издавал утвердительный островной возглас — «э». Для моего отца это было почти невероятной болтливостью. Потом Марэн стал рассказывать про свою танжерскую торговлю, про старинную керамическую плитку, на которую сейчас колоссальный спрос в Париже, про возможности экспорта, про налоги, про удивительную дешевизну рабочей силы, про кружок французов-экспатов, в котором они вращаются, про безжалостную конкуренцию, про клуб, в котором они состоят. Повесть их жизни разматывалась перед нами, как отрез яркого шелка. Восточные базары, бассейны, нищие, косметические салоны, вечерняя игра в бридж, бродячие торговцы, потогонные лавки. Для каждого дела — слуга. На мою мать это произвело бы впечатление.

— И ты знаешь, папа, они так рады этой работе. Все дело в тамошнем уровне жизни. Там такая нищета, просто смешно. Мы им платим гораздо больше, чем они заработали бы у своих.

Я взглянула на няньку, которая торопливо вытирала Франку лицо мокрым полотенцем. Интересно, есть ли у нее родные там, в Марокко, скучает ли она по дому. Франк извивался и ныл по-арабски.

Адриенна подхватила нить повествования.

— Конечно, у нас бывают и проблемы.

Злобный конкурент поджег склад. Убытки на миллионы франков. Нечестные работники — растратчики и воры. На стенах виллы кто-то выцарапал надписи — против европейцев. Фундаменталисты набирают силу, рассказывала она, и стараются всячески ущемить иностранцев. И кроме того, надо думать о детях. Пора уже планировать переезд.

— Папа, я хочу, чтобы мои мальчики получили самое лучшее образование, — заявила она. — Я хочу, чтобы они знали, кто они такие. Я ради этого пойду на любые жертвы. Жаль, что мама не увидит…

Она прервалась и поглядела на меня.

— Ты же знаешь, какая она была. Никого не слушала. Даже денег не брала. Все от упрямства.