Остров на краю света

У меня было ощущение, словно я обнимаю деревянную статую — жестокую карикатуру на отца, сделанную небрежным скульптором. Губы, упершиеся в мое плечо, шевелились в колоссальном, непостижимом горе, дыхание едко пахло сигаретами «голуаз» и кофе. Даже держа его в объятиях, я чувствовала, как большие ладони шевелятся у боков, странно утонченными движениями, — он пытался объяснить мне что-то настолько важное, что не передать словами.

— Все в порядке, — повторила я. — Не обязательно говорить. Это не важно.

Он опять изобразил: «Бриман. Жан Маленький». Опять взмах в сторону Ла Гулю. Лодка? «Элеонора»? Он пронзительно смотрел на меня. Потянул меня за рукав, снова, еще настойчивей, повторил жест. Я никогда не видела его таким возбужденным. «Бриман. Жан Маленький. Ла Гулю. Элеонора».

— Если это так важно, напиши, — сказала я наконец. — Я сейчас найду карандаш.

Я порылась в кухонном ящике и наконец нашла огрызок красного карандаша и клочок бумаги. Отец посмотрел на них, но не взял. Я подтолкнула их к нему по столу.

Жан Большой покачал головой.

— Ну же. Прошу тебя. Напиши.

Он поглядел на бумагу. Карандашный огрызок выглядел нелепо маленьким меж его крупных пальцев. Он писал старательно, неуклюже, ни следа той ловкости, с какой он когда-то сшивал паруса и мастерил игрушки. Я, даже не поглядев на бумагу, кажется, уже догадалась, что он написал. На моей памяти он никогда не писал ничего другого. Его имя: «Жан-Франсуа Прато», крупный, нетвердый почерк. Я и забыла, что его второе имя — Франсуа. Для меня и для всех остальных он всегда был Жан Большой. Он никогда не читал, только разглядывал рыболовные журналы с яркими картинками, никогда не писал — я вспомнила свои парижские письма, оставшиеся без ответа; я всегда полагала, что мой отец просто не любит писать. Теперь я поняла, что не умеет.

Я задумалась: а сколько еще у него тайн от меня? Может быть, даже мать не знала. Он сидел неподвижно, словно написание имени забрало у него все силы, руки расслабленно свесились по бокам. Я поняла, что он оставил попытки сообщить мне что-то. Неудача — а может, равнодушие — сгладили черты лица, превратив его в безмятежного Будду. Он снова устремил взгляд к Ла Гулю.

— Ничего, — повторила я, целуя его в прохладный лоб. — Ты не виноват.

Снаружи наконец пошел долгожданный дождь. Через несколько секунд дюну за домом охватили тысячи шорохов, они шипели и шептались, уходя к Ле Бушу через водомоинки в песке. Сугробы дюнных чертополохов блестели, коронованные дождем. Далеко на горизонте ночь развернула свой единственный черный парус.

5

Летние ночи никогда не бывают абсолютно темными, и небо уже светлело, когда я медленно шла обратно к Ла Гулю. Я пробралась через дюну, задевая щиколотками качающиеся пушистые «заячьи хвостики», и залезла на крышу блокгауза, чтобы посмотреть на прилив. На Бушу мигали два сигнальных огня — один зеленый, один красный, — обозначая положение рифа.

Он был такой прочный на вид. Крепко заякорен, и весь Ле Салан вместе с ним. Но теперь все изменилось. Он больше не наш. На самом деле он никогда не был наш. Он построен на деньги Бримана.

Но зачем это Бриману?

Бриман сам сказал: чтобы завладеть Ле Саланом. Земля тут еще дешева: если распорядиться ею с умом, она принесет выгоду. Только саланцы мешали, продолжая упрямо за нее цепляться.

На Колдуне долги священны. Вернуть долг — дело чести. Не вернуть — немыслимо. Пляж поглотил все наши сбережения, столбики монет, спрятанные под половицами, и жестянки с банкнотами, отложенными на черный день.

Я опять вспомнила «железную свинью» в фроментинской шлюпочной мастерской и вопрос Капуцины: зачем Бриману покупать затопленную землю? А может, он не собирается ее застраивать, внезапно подумала я. Может, ему с самого начала нужна была затопленная земля.

Затопленная земля. Но зачем она ему? Какой ему от нее прок?

И тут меня осенило. Паромный порт.

Если Ле Салан затопит — а еще лучше, отрежет от Ла Уссиньера через Ла Буш, — тогда ручеек можно будет расширить, чтобы паром мог войти туда и встать на стоянку. Снести дома и затопить всю деревню. Места хватит на два парома, а может, и больше. Бриман сможет держать паромные переправы на все острова побережья, если захочет, обеспечивая Колдуну постоянный приток отдыхающих. Из порта в Ла Уссиньер и обратно можно пустить маршрутки, чтобы не занимать дорогую уссинскую землю.

Я опять посмотрела на Бушу — сигнальные огоньки спокойно мигали над водной гладью. Это собственность Бримана, сказала я себе. Двенадцать звеньев из старых автомобильных шин и авиационный трос, вцементированный в морское дно. Когда-то риф казался мне таким прочным; теперь меня поражала его беззащитность. Как мы могли возлагать на него такие надежды? Конечно, мы тогда верили, что Флинн за нас. Думали, мы очень умные. Украли кусок «Иммортелей» у Бримана из-под носа. А Бриман все это время укреплял свои позиции, наблюдал за нами, помогал вылезти из скорлупы, втирался в доверие, поднимал ставки в ожидании момента, когда сможет сделать ход…