Остров Надежды

Четверо моряков встали при появлении офицера, а когда тот ушел предупредить Куприянова, снова заняли свои места и продолжили прерванный разговор.

– Храбрость – дело такое: в одном положении – храбр, в другом тот же человек – трус, – говорил мичман Снежилин. У него была отличная мускулатура. Бицепсы выпирали из-под кителя, играли под черным сукном. Широченные плечи, гладко выстриженный затылок, чистая кожа, а на левой руке вместо традиционного якорька наколот символ новой эры – формула цепной реакции атома. – Скажу, к примеру, о себе… Возьмем пулю. Пускай прошивает – не боюсь. Снаряд – пожалуйста. Нужно в зараженный отсек – не моргну. А увижу паршивый нож – холодею. – Снежилин поежился, потер ладони. Чистая шея вдруг зарябилась пупырышками. – Однажды в Мурманске у стадиона «Труд», знаете место, нарвался на меня бич. Из средств у него – бакенбардики и шотландская бороденка. Думаю, давай, давай. А как щелкнул, выпрыгнула у него финка. Я и того…

– Сдрейфил? – спросил матрос. Голос с акцентом, лицо природной смуглоты с желтизной, широкие скулы и монгольского разреза глаза.

Снежилин медленно обернулся, потрогал свои щеки, подбородок, сдержанно ответил:

– Я не сдрейфил, товарищ Муратов. Обезвредил бича приемом и подкинул дружинникам. Я регистрирую свое чувство. – Снежилин помолчал, насупился, продолжил с натугой: – Моего родного брата, офицера, на моих глазах убил пацан-сопляк ножом. Из-за глупой ревности. На танцульке. Мне тогда было тринадцать. Пять ночей передо мной ножик прыгал, будто меня норовил в живот. Подстегнуло, видно, в какой-то развилок в одном из полушарий, – показал на голову, – и чуть что похожее – по этой колее красный стоп-сигнал.

Белобровый синеглазый старшина, бесстрастно слушавший разговор, посмотрел на часы.

– Почему-то нас не вызывают.

– Начальник – думает, матрос – ждет, Бердянис, – сказал Муратов, неодобрительно поглядывая на неизвестного гражданского, вытащившего из своего кармана блокнот и ручку.

Муратов моргнул Снежилину на Ушакова, и тот сделал знак остальным. Замолчали. Ушаков остро почувствовал себя чужим. Ему хотелось влиться в их компанию, задавать вопросы да и самому отвечать, но это пока было невозможно.

Выручил лейтенант, позвавший Ушакова.

Замполит Куприянов встретил Дмитрия Ильича с улыбкой, которую обычно называют ослепительной. Все в нем – безмятежные глаза, ровный румянец, хорошей лепки губы и даже родинка на щеке – отмечало его молодость, ненаигранное прямосердечие. Таким был в самом деле Куприянов. Позже, в походе, Ушакову не пришлось разочароваться в нем, а сегодня он как-то сразу согрел его.

– Очень рад, Дмитрий Ильич. – Куприянов сжал его руку между своими ладонями, глядел на него улыбающимися глазами. Он был чуточку повыше Ушакова, тоньше в талии, с хорошо развитой грудной клеткой и прямой длинной спиной. На нем отлично сидела форма. Брюки сшиты по моде, тужурка черного бостона. Пожалуй, Куприянов умел и пофорсить, но это было в меру и не крикливо.

В комнате, густо заставленной канцелярской мебелью, стояли прислоненные к стенкам картины в тяжелых рамах. Окно упиралось в обледенелую скалу и было забрано решеткой.

– Не обращайте внимания на разруху. Ремонт. Там обвалилось, тут потекло. В нашем климате строительство – врагу не пожелаю… Вы были у капитана первого ранга Кедрова?

С той же приветливой улыбкой он выслушал Дмитрия Ильича.

– Не будьте жестоки к Кедрову, хотя первое впечатление отвратное. А потом проникаешься к нему уважением. Я лично, убейте меня, не смог бы двух дней просидеть на его месте. Вначале он напомнил мне полковника О’Хейра из штаба американской армии в период боев в Сицилии. О нем пишет Брэдли. Помните заявление О’Хейра о собственной персоне: «Они считают, что начальник отдела личного состава – сукин сын, и я докажу, что они правы».

– Брэдли я читал давненько, – признался Ушаков, – и могу поручиться – полковника О’Хейра не помню. А вы лихо оперируете…

Куприянов докурил сигарету, очистил пепельницу от окурков, открыл форточку.

– Отучаю себя от курева, – он протянул Ушакову леденец, – побалуйтесь. Вижу, вы не курите. Хорошо. А насчет лихости не удивляйтесь. Недавно из академии. Извилины еще незаметенные. Вы находите – я бравирую?

– Нисколько. – Ушаков пристально наблюдал за Куприяновым. Заметил смущение, больше того – огорчение, будто написанное на его лице.

Куприянов был отличен от многих политработников, с которыми приходилось Ушакову встречаться. Сумеет ли этот молодой человек завоевать, доверие грубоватых, могутных ребят?