Остров надежды

Надо было приготовить оленьи шкуры для шитья, выделать их так, чтобы они стали нежными, шелковистыми. Хорошо выделанная мездра оленьей шкуры не раздражает кожу, мягко касается ее и впитывает пот. Нанехак насадила каменный скребок на палку, распластала оленью шкуру на широкой доске и принялась скрести ее, снимая лишнюю, грубую поверхность. Апар разгружал пароход. Отец сидел на китовом позвонке и точил наконечник гарпуна.

Холодную часть яранги освещали костер и каменная плошка с пучком плавающего в жиру горящего мха.

Послышались шаги, и в ярангу вошел Ушаков.

– Нана! Давай чай! – распорядился Иерок, отложив в сторону работу.

Ушаков устало опустился на китовый позвонок и взял из рук Нанехак чашку с горячим чаем.

– Спасибо, Нана, – сказал он. – Нет ничего лучше, как хороший чай. Сразу снимает усталость.

– Мы все сильно устаем, – признался Иерок. – Каждый день столько работать, можно и совсем ослабеть.

– Это верно, – согласился Ушаков, – но другого выхода у нас нет. Если мы сейчас не постараемся, потом нам придется худо. Весь груз надо обязательно перенести на берег, все наше снаряжение. Вот почему я решил отложить окончательную отделку дома.

– Решение правильное, – кивнул Иерок. – Дом можно потом закончить.

– Есть еще одно дело… – сказал Ушаков. – Люди часто отвлекаются на охоту. Как увидят льдину с моржами, асе бросают и берутся за ружья и гарпуны.

– Они истосковались по настоящей охоте, – вступился за них Иерок.

– Я все понимаю, – терпеливо объяснял Ушаков. – Я знаю, что мы должны запастись моржовым мясом не только для себя, но и для собак, на приманку песцам… Но сейчас самое главное – разгрузить пароход. Ледовая обстановка ухудшается, вон сколько появилось на горизонте больших ледовых полей…

– Хорошо, – обещал Иерок, – я поговорю с людьми.

– Спасибо тебе, – обрадовался Ушаков, поставил на деревянный столик пустую чашку и направился к выходу.

Возле Нанехак он остановился:

– А мне ведь тоже потребуется зимняя одежда… Сошьешь мне, Нана?

– Она очень хорошо шьет, – похвалил дочку Иерок. – У нее такой стежок, что летние охотничьи торбаза не пропускают ни капли воды.

– Так сошьешь мне одежду? – спросил Ушаков.

Нанехак прекратила работу, поправила упавшие на лоб мокрые от пота волосы:

– Сошью… Только шкур у нас маловато.

– Шкуры у нас есть. Как только уйдет пароход, разберем грузы, каждая семья пусть возьмет себе столько, сколько нужно для зимней одежды, пологов и постелей.

– А тебе всю зимнюю одежду шить? – спросила Нанехак, оглядывая Ушакова.

– Всю! От торбазов и меховых чулок до малахая.

– Хорошо, сошью, – сказала Нанехак, и тихая, едва заметная улыбка тронула ее губы. Она не ожидала, что такой почетный заказ выпадет на ее долю. Ведь это большая радость – шить для человека, мысль о котором рождает тепло в ее сердце.

На следующий день она нашла Ушакова в его палатке и сняла с него мерку.

Подставляя то руку, то ногу, наклоняя голову, Ушаков с интересом рассматривал молодую женщину, будто видел ее впервые. Нанехак казалась ему то совсем еще юной девчонкой, то уже зрелой, умудренной опытом женщиной. Вот и на этот раз, с закушенной в зубах ниткой из оленьих жил, с озабоченным лицом, обрамленным черными блестящими волосами, она выглядела гораздо старше своих лет, и даже голос у нее был иной, повелительный, что ли. Но Ушаков с удовольствием подчинялся ее приказаниям.

– Вот если бы ты была грамотная, – сказал он, наблюдая за тем, как она узелками отмечает размеры, – то тебе не было бы нужды все держать в голове и на нитке, ты взяла бы карандаш и записала на листке бумаги. Как теперь ты все это запомнишь?

– Ты не бойся, я сошью все впору, – заверила Нанехак, не понимая его опасений.

– Я говорю, что тебе надо учиться, – повторил Ушаков.

– Я и так учусь, – просто ответила Нанехак. – Сначала меня учили отец и мать, а теперь учит муж Апар.

– А грамоте ты хотела бы научиться? Нанехак посмотрела в глаза умилыку.

– Так ведь только детей учат этой забаве.

– Какая же забава грамота? – с улыбкой возразил Ушаков. – Вот видишь?

Он показал на столик, заваленный исписанными листками, книгами, справочниками.

– Это для меня не забава.

– Я не то хотела сказать, – смутилась Нанехак. – То, чему учит Павлов наших детей, – ведь это забава?

– Ты сказала, что тебя учили мать, отец, а теперь учит муж, – продолжал Ушаков. – Они учили тебя настоящей жизни: шить, заправлять жирник, разделывать добычу, обрабатывать шкуры, чтобы они были мягкими… Сначала, когда ты была совсем маленькая, это действительно, может, и было игрой… Так вот то, чему учит Павлов, только сейчас кажется детской забавой, а потом, со временем, станет опорой будущей жизни.

Нанехак молча слушала, обмеривая ступни Ушакова.

– Ты, умилык, все говоришь о будущем, – заметила она. – И ты, и твои товарищи… Разве вам не нравится настоящее? Чем оно плохо? Вон сколько товаров выгрузил пароход – хватит на несколько лет. Вокруг острова полно зверя – не ленись только. Что еще человеку нужно?

– Разве вы не мечтаете о лучшем будущем? – спросил Ушаков. – О другой жизни?