Остров надежды

– Да не о моржах я… – поморщился Савенко.

– И нерпы заготовили много, и жиру, и мяса, – продолжал Апар, неуклюже делая вид, что не понимает вопроса.

– Как роженица? – нетерпеливо и строго перебил его Савенко. – Как себя чувствует Нанехак?

– Послушай, доктор, – взмолился Апар, – давай отойдем отсюда…

– Она что, одна?

– Не одна она, – поспешно заверил Апар, – там Инкали. Она сделает все, что надо… Только не нужно говорить об этом.

Только теперь доктор догадался, что о происходящем не стоило говорить вслух. Он пожал плечами, но все же, уходя, сказал:

– Если что – зови меня! Я буду в доме.

– Хорошо! Очень хорошо! – с облегчением и благодарностью ответил Апар. – Обязательно позову!

Савенко ушел, и Апар снова вернулся к яранге, прислушался. Раньше, до разговора с доктором, до него иногда доносились стоны жены, отзываясь болью в его сердце.

Он снова прислушался и снова не поверил своим ушам. Может быть, это где-то заблудилась гага и плачет, замерзая в скованном льдом водоеме? Но нет, голос был человеческий – это крик новорожденного.

Апар едва удержал себя, чтобы не броситься в ярангу, и продолжал стоять на месте, ловя настороженным ухом каждый звук.

– Ты счастливая, – говорила между тем Инкали. – Так быстро родила, будто олениха. Да такого красавца, мальчика…

– Скажи, на кого он похож? – попросила Нанехак, усталая и гордая. Она не могла разглядеть сына: глаза ее заливало потом, мешали мокрые слипшиеся волосы, упавшие со лба на лицо, да и сумрачно было в меховом пологе.

– На человека похож! – веско произнесла Инкали. – На хорошего, счастливого человека похож!

Инкали священным ножом-улыком отрезала прядь волос от косы матери и перевязала пупок младенцу. Затем она мазнула его своими слюнями и, бережно взяв за головку и попку, поднесла поочередно ко всем четырем столбикам, подпиравшим ярангу, чтобы новорожденный коснулся их ножками.

Пока продолжался обряд, мальчик, красный от натуги, не открывая глаз, кричал и кричал.

Инкали бросила в огонь костра охапку тундрового мха и, когда он задымил, выхватила пучок, принялась окуривать им младенца. Только после этого она поднесла ребенка к матери и положила рядом на заранее приготовленную пыжиковую подстилку.

Счастливая мать наконец получила возможность рассмотреть своего первенца. Это только постороннему глазу все новорожденные кажутся одинаковыми, а мать находит в красном, морщинистом личике столько знакомого и дорогого, а в молочно-голубых глазках видит отражение характера будущего человека, соединяющего в себе самые лучшие черты родителей и других близких людей.

– Он очень красивый! – сказала Нанехак, осторожно прижимая к полной груди мягкое, теплое личико малыша.

Наконец в ярангу впустили отца.

Апар осторожно приблизился к пологу и приподнял меховую занавесь.

– Иди, не бойся, – улыбнувшись, позвала его Нанехак.

– Я слышал его голос, – сказал Апар. – Мужчина?

– Мужчина, – подтвердила Нанехак и в доказательство откинула пыжиковое покрывало, показала взволнованному отцу признаки мужского достоинства младенца.

– Я очень рад, – тихо произнес Апар, – и я тебе очень благодарен.

– Что ты, Апар? – смущенно возразила Нанехак. – Это я должна тебя благодарить. Посмотри хорошенько. Ты не находишь, что он похож на тебя и на русского умилыка?

Апар покорно взглянул на сморщенное личико сына, на его странные ужимки и… не обнаружил никакого сходства ни с собой, ни тем более с Ушаковым. Но, переполненный чувством радости и торжества, он согласился с женой:

– Да, он очень похож…

На следующий день ожидалось нашествие гостей. Надо было всех принять и угостить, и с самого утра Апар с Нанехак кипятили большой чайник, пекли нерпичьи лепешки, раскладывали в небольшие кучки трубочный табак – подарок новоприбывшего человека.

Одним из первых пришел доктор Савенко и ужаснулся, увидев хлопочущую возле костра Нанехак.

– Что вы делаете! – воскликнул он. – Вам надо лежать несколько дней! Вы хотите погубить себя?

Но эти устрашающие слова Нанехак встретила доброй, понимающей улыбкой, она как бы сказала доктору: может быть, твои предостережения и опасения уместны для русской женщины, но для эскимоски, если она здорова, лежать в постели негоже, уже на следующий день она возвращается к своим привычным делам и обязанностям.

Конечно, Апар старался не давать жене заниматься тяжелой работой, оберегал ее, как мог.

После родов для матери также существовало множество разных запретов и ограничений. Она не могла есть печень любого животного – иначе новорожденный вырастет слабым, живот у него будет рыхлым и пупок долго не зарастет. Исключались из меню и головы животных, чтобы уберечь дитя от бессонницы… Но это только в течение двадцати дней, а потом, наоборот, моржовая голова необходима, так как морж спит долго и крепко. Но нельзя есть ласты нерп и лахтаков, а вот моржовые – можно.

Апару пять дней полагалось находиться поблизости от яранги, не ходить на охоту, не заниматься тяжелой работой, и, пока у сына не зарастет пупок, отец не должен туго затягивать пояс, ремешки на обуви, а также сверлить любые отверстия.