Остров Надежды

— Да. Далеко от Ленинграда. — Лезгинцев тепло улыбнулся. — Прекрасная у меня мама. Руки всегда неспокойны — делала бы, делала… Какие руки!.. — Он сосредоточился на своей тайной мысли, и лицо непроницаемо замкнулось, опустились углы рта с накрепко сжатыми губами. Пауза не располагала к откровенности. Дмитрий Ильич сегодня гораздо больше понял Лезгинцева, чем за все предыдущее время. Службист, неудачник в семейной жизни, ревнивец — это черты одной категории, внешне открытой, доступной чужому глазу. Никто не знал — ни командующий, ни комиссар, ни командир, — что думает он о руках своей матери.

«И у моей матери такие же руки труженицы, с узловатыми пальцами, расширенными суставами, грубые, шершавые, родные… Помочь, чтобы отдохнули, невозможно. Не остается для них даже крох. А у нее оставались? Она отдавала, делилась, вернее, обделяла себя. Они, те руки, построили этот быстроходный подводный крейсер, насытили его и не знают о нем ничего, когда и где таскается он по океанам…»

До них доходил голос машин, крутивших лопасти гребных винтов.

— Мне иногда становится так безнадежно и страшно, — тихо произнес Лезгинцев, — неужели она сложит их навеки… Утешает одно — наверное, я умру раньше ее… Если бы такое понес другой, я бы назвал его запсихованным…

Волошин вызывал командиров боевых частей. Лезгинцев надел пилотку и быстро вышел.

16

Лезгинцев появился в каюте через сутки, опрокинулся на койку и мертвецки проспал часов пять. Проснувшись, протер глаза кулаками.

— Как настроение, Дмитрий Ильич?

— Ничего, Юрий Петрович.

— Ничего у нас у самих много.

— Следовательно, у вас хорошо?

— Отлично! Техника работает без кислятины, тьфу, тьфу! Чтобы не сглазить… — Посмотрел на часы: — Скоро обедать. Сегодня родился наш доктор. Ему исполняется тридцать один на энной глубине Тихого океана.

— Решили отметить?

— Подготовились крепко. Куприянов вложил грамоту в красную папку. Серафим сообразил торт. Доктора заставим отчитаться за количество «бэров»… — Устроившись к штепселю, Лезгинцев снял электробритвой двухдневную щетину. — Не заметили, Дмитрий Ильич, как и Тихий…

— Нельзя сказать, чтобы не заметил.

— Тянуло?

— Куда тянуло?

— Не куда, а что. Наподобие морской болезни.

— Пожалуй.

— И меня впервые мутило. Подташнивало. Покачивало. В ушах ощущал, будто за стенкой сотни сверчков.

— Сверчки само собой, Юрий Петрович, а что подарить имениннику?

— Задача трудноватая. В японские универмаги не завернешь. — Лезгинцев присел на корточки, запустил руку в самый низ шкафчика и извлек оттуда яблоки, источавшие необыкновенный аромат.

— Неужели задержались?

— Непредвиденно, случайно. — Лезгинцев остался доволен реакцией на свой сюрприз. Добыл целлофановый мешочек, покрутил пальцем у лба и придумал наклейку — «проверенное средство, по отзывам современников».

Бутылочка с клеем оказалась недалече. Теперь Ушаков был тоже вооружен для торжественной встречи.

В кают-компании собрались все свободные от вахты офицеры. Корабль прошел Командорские острова, позади осталась последняя кромка арктического бассейна.

Все приоделись. Белые рубахи, черные галстуки и золотые галуны напомнили о земле, о товарищеских вечеринках. Приподнятое удачным плаванием настроение сказывалось во всем — в более шумном говоре, в блеске глаз, в шутках. Давно за столом не веселились. Скромные дозы вина могли и не приниматься во внимание. После супа кок Серафим подал запеченную с чесноком оленину, а когда наступило время подарков, Анциферов водрузил перед именинником торт, разрисованный разноцветными плюмажами.

— Товарищи, вы меня растрогали, — Хомяков беспомощно разводил руками, — я уже закручинился, ведь вступил на первую ступеньку четвертой десятки, ночью посещали меня привидения, и вдруг…

Ему не дали договорить, зашумели. Порядок был восстановлен Куприяновым, пообещавшим сей же миг обрадовать доктора и увести его от грустных мыслей.

— Ясно! Магнитофон принесет! — угадал Гневушев.

— При чем тут магнитофон, — возразил Стучко-Стучковский, ретиво закончивший второй кусок оленины, — другое дело, обзавелся бы он семьей, пролепетали бы ему детишки, всплакнула жена, а то бобыль…

— Нет, вы не правы, штурман! — Гневушев привлек его к себе, указал на дверь, откуда появился Куприянов с магнитофоном. — В обязанности политических работников входит и организация семейных ячеек…

Штурман вытер замасленные толстые губы, пожал плечами. Замполит освободил место на уголке стола, попросил помолчать. Доктор недоуменно развел руками.

«Дорогой Виталий, — начал решительный голос девушки из общества «Знание», — не будем шутить. Я бесповоротно втюрилась в своего подводного доктора, ни на кого его не променяю. Обещаю не чинить никаких препятствий. Уходи в океаны, только никогда не забывай свою… свою…» — На этом слове твердая речь сбилась на зыбкую почву, послышался не то всхлип, не то кашель, уговаривающий баритончик Куприянова и какие-то невнятные слова окончательно растроганной девушки.

— Немножко получилось неудачно, — извинялся Куприянов, — дальше я не мог заполучить от нее ни одного слова…