Остров Надежды

Столовая постепенно опустела. Из кухни было слышно, что моют посуду. Официантки покрывали столы свежими скатертями. За окнами по-прежнему держались сумерки. Не хотелось выходить на мороз. Белугин попросил еще по стакану компота, приготовился к продолжению беседы. Его интересовала сама методика. Как они, писучие, подбираются к материалу? Есть ли и здесь, какая-то тайна? Как и многие из бывалых людей на грани почетной отставки, Белугин думал и сам «заняться писаниной». С одной стороны, все будто бы легче легкого. Поизучай, побеседуй, возьми на карандаш то, другое — вот и слепил. С другой стороны, подстерегала неведомая коварная сила — не движется перо в нужном направлении, как не издевайся над своим мозгом. И мыслей вроде бы много, целые рои, и случаев счесть не пересчесть, и эпизодов невпроворот, а положить их на бумагу невозможно. Получается чепухенция, самому читать стыдно.

Ушаков казался ему ординарным человеком. Ничем особым не блещет. Почти ничего из того, что написано им, Белугин не читал исключительно из-за своей занятости. Он не успевал проглядывать официальные бумаги с указаниями, предписаниями. Их нужно исполнять, «претворять в жизнь». Текучка полностью выматывала его силы, и, добираясь до койки, он засыпал мертвецки,-вскакивал как ужаленный при звоне будильника. Другие играли в преферанс, в кинг, а ему и этого не удавалось…

Начальник политотдела просил прийти в шестнадцать. Оставалось свободное время. Из столовой вернулись в гостиницу. Белугин, испросив разрешения «вытянуться», полчаса повалялся на койке, затребовал чаю, принялся за него, весьма довольный таким времяпрепровождением. Он пил не спеша, с удовольствием.

Ему было приятно отвечать на вопросы, проявлять свою осведомленность, хотя из-за осторожности он нигде запретной черты не преступал. Как добиваемся результатов в подготовке команд на атомных лодках? Селекцией? Назовем проще — отбором. Люди проходят длительную подготовку на действительной установке, на тренажерах. Каждому удается не только услышать, но сто раз увидеть, прощупать собственными руками все то, с чем придется иметь дело на корабле. Эксплуатация, уменье исправить повреждения, помехи достигаются не в день и не в неделю.

Ушаков попросил оставить технику и перейти в область познания человеческого материала.

— Готовы ли наши люди к овладению всеми «тумблерами» нового века? Полностью ли осознают они свою ответственность в затеянном турнире? — Дмитрий Ильич начинал горячиться. Его раздражало спокойное, менторское течение мысли своего собеседника, желание прихвастнуть сведениями, почерпнутыми из литературы. — Имейте в виду, я читал в той же книжонке, что и вы, о бассейне в Арко, куда погрузили отработанные стержни. Я могу поверить в то, что радиоактивные отходы опасны на несколько тысяч лет, а вот как это воспринимает колхозник из Тамбовской области, призванный на флот, не дрогнет ли бывший десятиклассник из Ростова, окончивший училище и приставленный в качестве стража к атомному чудовищу? Мы же доверяем молодежи не панели, не коктейль-холлы, а будущее государства, всего мира. Слишком высокие категории, но они существуют. От этого не уйти. Не скрыться. Как бы ни иронизировали кривогубые критики, мы вынуждены писать не об эротоманах, не о переживаниях малокровного неудачника, а о том, что может ударить по всем, чистым и нечистым, если раскрутится пружинка. От овладения фантастикой зависит наше реальное существование. Я пойду на атомный корабль не для того, чтобы покататься и потом повосторгаться. Меня, повторяю, интересует человек. Меня интересует Лезгинцев, не «король параметров», а живой человек, подверженный даже той самой коррозии семейной жизни, о которой мы уже говорили с вами.

— Чего вы горячитесь? Что вы ищете? — Белугин потер лоб, отодвинулся.

— Духовные качества.

— То есть? — Брови взлетели кверху.

— Улучшаются?

— Где?

— Там! — постучал по полу. — Под водой, черт возьми!

— Само собой разумеется. — Белугин помолчал, собрался с мыслями. — Там кристально. Все земные глупости — по нулю. Все земные страсти уходят, стоит отдать последний швартов. Такое не всюду сыщешь. Ячейка коммунизма. Сама обстановка заставляет быть кристально чистым. А коллектив? А чувство товарищества? Ответственности? Как ни в одной профессии!

— А если взять космонавтику?

— Что космонавт? — Белугин отмахнулся. — Самый трудный момент, когда его выпалят. Перегрузка. Признаю. Меня, к примеру, после такого выстрела можно было бы испытывать только как труп. Преклоняюсь перед физически натренированными качествами, перед его психикой. А дальше? Следят с земли, с морей, с океанов. В случае чего, поправят. А у наших? Ни одного дяди близко нетути, товарищ Ушаков! Пехота держится за землю.

— О нет! Я с вами не согласен!

— Если бы с каждым соглашались, кто бы вы были? Соглашатель? — Белугин коротко посмеялся, поглядел на часы. — Посмотрим, как вы запоете в своей субмарине, уважаемый. Нам пора к Голояду.

4