Остров Надежды

Лезгинцев был увлечен игрой. В спортивном костюме он выглядел очень молодо. Крепкий, сухощавый, широкая грудь; стремительные атаки возглавлялись им, и механики добивались успеха. Судил старпом Гневушев, внешне неказистый, остриженный наголо мужчина с длинными руками и узкой, сутулой спиной.

Десяток запасных игроков ждали своей очереди, подпрыгивали, размахивали руками, подзуживали играющих. Пахло по́том, и в горле першило от пыли.

Куприянов и Ушаков сидели на металлической скамье возле стенки вместе с другими болельщиками.

— Меня беспокоит только одно, — сказал Куприянов. — Как вы думаете, может нормальный человек с таким азартом носиться за мячиком, если на душе у него скребут кошки?

То и дело сбивались клубки потных тел, доходило до потасовок. Свистки судьи заглушались рокотом поощрительных криков болельщиков, подогревавших свои команды.

— Тигран все портит, — сказал Куприянов, — через него все не туда крутится. Одна и та же история. Сейчас Гневушев швырнет в Тиграна свисток… Смотрите, замахнулся. Есть! Ах ты, не попал! Один — ноль в пользу Мовсесяна.

Гневушев, тяжело дыша, присел возле Куприянова, попросил платок, вытер лицо, шею, сжал его комком в кулаке.

— Бандиты девяносто шестой пробы. Ручной мяч — не хоккей. Это игра голубой крови. А здесь! Погляди на этих чудовищ!.

Мовсесян клокотал от негодования. Его воспаленный голос срывался на фистулу:

— Гневушев! Вы будете или нет?

— С анархистами не вожусь!

— Кому доверяете? — Мовсесян поднял свисток.

— Дайте мне. — На площадку вышел доктор Хомяков, взял свисток, угрюмо буркнул: — Если будете драться, ампутирую конечности.

Гневушев представился Ушакову, попросил мичмана Снежилина, и тот передал ему аккордеон с дарственной надписью.

— Главком, — Гневушев ткнул пальцем в пластинку, — за операцию «Морж». — Он прилаживал поудобнее аккордеон, не спуская глаз с площадки, где игроки напали на нового судью, присудившего команде связи несправедливый штрафной.

— Повозятся с валенком и поклонятся мне. Это, Хомяков, не клизмы ставить!

Подошел Мовсесян:

— Товарищ Гневушев, просим досудить.

— Мало вам доктора?

— Нам нужен не доктор, а судья.

Гневушев был неумолим:

— Вы — стихия! А я во всем люблю стройный порядок.

— Порядок? Тогда предлагаю в порядке партийной дисциплины. Как парторг предлагаю…

— Мовсесян, учтите, парторг — должность выборная.

Лезгинцев подошел, молча поклонился, напился воды, вытер темные губы тыльной стороной ладони. Его глаза играли лукавинкой, и даже чубчик торчал как-то весело. Ничего не осталось в нем от прежнего, понурого, и снова напомнил он Дмитрию Ильичу его боевого друга Сипягина.

Гневушев, склонившись головой почти до самых мехов, неожиданно заиграл цыганочку. Два матроса, с упругими, тонкими телами, обтянутыми шерстяными костюмами, как летчики-перехватчики, принялись выбивать чечетку.

Лезгинцев, скрестив руки на груди, одобрительно наблюдал за ритмичными движениями этаких североморских братьев Гусаковых.

— Мои ребята, — сказал он не без гордости. — Турбинисты.

Лезгинцев ничем не выдавал своих душевных волнений, и его выдержка поразила даже хорошо изучившего этого человека Куприянова. Опасения окончательно рассеялись, когда разыскавший их Белугин сообщил о готовящемся отъезде начальства и с ним Ваганова.

— Как гора с плеч! — Куприянов облегченно вздохнул. — Убирают мину замедленного действия. — Он охотно отозвался на предложение заменить несведущего в правилах доктора, быстро разделся, надел кеды, одним махом прыгнул на площадку. Игра продолжалась…

— Мальчишки, — Белугин побрюзжал, не скрывая зависти, вспоминая свои сравнительно недавние победы, одержанные на других флотах. — Вот скачешь, скачешь, а потом бряк — и словно топором отрубило. Сколько еще подпрыгивать Лезгинцеву или замполиту? Приезжайте через пяток годков, отыщете их лишь в одном спортивном качестве — болельщиков. Это, как лысина: вчера будто был чубчик, а вдруг хвать-похвать — голо, как на арбузе… — Он потрогал темя, разгладил редковатые волосенки и, не дождавшись конца матча, потащил Ушакова в гостиницу, куда, по его расчетам, успели доставить обмундирование.

— Вы меня не хвалите, — предупредил Белугин, — действует команда адмирала Максимова. Теперь вы обладатель груды вещевого довольствия. Давайте-ка преображаться.

— Зачем мне столько? Куда я все дену?

— Денем куда-нибудь, — утешал Белугин, — а интендантство есть интендантство. Арматурный список, как евангелие. Нужна вам шинель или не нужна, а раз положено — точка! Шапка тоже отличная. Помолодели в ней лет на двадцать. Сапоги вам выбирали отменные. Экспериментальная обувь. У меня таких нет. В лодке будете бродить в сандалиях, вот в этих, там будет тепло, светло, уютно…

Хорошее расположение духа и радужные прогнозы в большей мере исходили от плоской фляги «Польской выробовой», в которой добродушный Белугин выискивал «варшавский букет», чего ему пока не удавалось, несмотря на повторную дегустацию, заставившую налиться пунцовыми красками его полные щеки.

— Может быть, погоны не нужны?