Остров Немого

Домик смотрителя был небольшим, всего две комнаты, зато стоял на метровом каменном фундаменте. Стены из крепких проконопаченных бревен служили надежной опорой для крыши с дубовыми балками, покрытой гонтом – дощечками из сосны. В каждой стене, кроме северной, было маленькое окно из матового свинцового стекла в выбеленной раме. Внутри всё казалось голым и серым, точно скала, на которой возвели эту хижину. И дом, и хозяин жили аскетично и в меланхолии одиночества. Мебель и домашняя утварь – только самая необходимая – терялись в пустоте. Но для Арне этот дом стал лучшим, счастливейшим из всех его пристанищ. Он чувствовал его тепло – своего логова, драгоценного тайного укрытия: злой и горестный мир, оставшийся позади, никогда не сможет сюда проникнуть.

По вечерам, когда день безвозвратно пропадал за линией морского горизонта и на пламенеющем небе загоралась первая звезда, а слабый свет лампы нежно освещал стены, у Арне негромко, но с каждым разом всё настойчивей возникало неизвестное прежде искушение – мечтать. О простых вещах, а не о бунте, как в юности.

Раз в месяц приезжал Пелле Йолсен, но даже такие редкие визиты казались Арне чуть ли не навязчивыми. Однако запасы еды и вещей для жизни и содержания маяка нужно было пополнять, и без визитов Финна и Йолсена обойтись не получалось.

– Я там положил тебе теплые носки, – сообщал Йолсен за столом перед тарелкой с обжаренными ломтиками хлеба. – И еще табак для трубки. А саму трубку привезу тебе в следующем месяце. Очень хорошую, из кости! – И он смеялся – раскатистым сочным смехом, которым, впрочем, не мог заразить ни Арне, ни Финна.

В другой раз Йолсен говорил что-то вроде:

– Моя жена передала тебе новую рубашку, вместе с творожным пирогом и грушевым джемом.

Иногда он заводил разговоры о хозяйстве:

– Почему бы тебе не завести кроликов? Будут тут жить на свободе. Всегда под рукой и мех, и мясо. Сколько хочешь! Если тебе чего-то и не хватает, так это предприимчивости!

Арне кивал и медленно подливал в кружку яблочного сока: переехав на остров, он бросил пить и, чтобы не было соблазна, просил не привозить ему спиртное.

Он даже начал говорить – немного, но достаточно для того, чтобы перекинуться парой слов с другими. А другие – это Пелле Йолсен. Потому что Финн Хёбаак не в счет: он едва ли не еще более замкнутый, чем сам Арне.

Вскоре в их кругу появилась Гюнхиль.

9

Малышка Гюнхиль стояла в самом дальнем от стола углу и качала фарфоровую куклу в богато расшитом платье, но с грустным взглядом. Длинная белокурая коса Гюнхиль доходила ей почти до пояса и заканчивалась белым бантом. Когда девочка шла, коса качалась, как язычок колокольчика. Ей недавно исполнилось десять лет, и она больше не посещала школу: учителя устали слышать молчание в ответ на свои вопросы и посоветовали родителям оставить затею со школьным образованием Гюнхиль. Ее не интересовали ни уроки, ни одноклассники, ни собственная семья, ни игры – ничего, кроме грустной фарфоровой куклы, которая чем-то была похожа на нее. Даже двум старшим сестрам не удавалось вывести ее из оцепенения. Врачи говорили, что физически она здорова, но разум – слаб. У ее матери всякий раз замирало сердце от мысли, что Гюнхиль может закончить жизнь взаперти в одном из тех мест, о которых рассказывали с ужасом и тревогой.

– Мне всё равно, даже если дочка никогда не поговорит с нами откровенно! – призналась однажды Хельга супругу. – Я всегда буду любить ее, так же как и других дочерей! Видишь, как она сосредоточена, когда смотрит в окно или укачивает куклу? Она как будто в недоступном нам мире! И мы никогда не узнаем, каково ей там! Но если и так, если такая у нее судьба, то это ничего не меняет! Я буду с ней до конца!

Хельга наивно и простодушно верила, что любовь и поддержка семьи смогут излечить болезнь, название которой неизвестно даже врачам. Мать приняла Гюнхиль такой, какая она есть, не задавая вопросов и не заглядывая в будущее. Однако Пелле с каждым днем всё больше убеждался в том, что странное поведение дочери – проявление неизлечимой болезни. И хотя он еще надеялся, что с возрастом всё пройдет, надежда постепенно угасала: Гюнхиль и в самом деле была непохожа ни на одну из своих сестер. Внешне – обычная девочка, но как сильно она отличалась от сверстниц! Пелле никак не мог понять, в какой момент всё пошло не так. Может, причины и не было, как и их с супругой вины, и он напрасно пытался ее отыскать. Возможно, это просто болезнь, «туман в голове», как сказал доктор Олофсон. Потеря разума. Так кто-то лишается слуха и половины лица в военном сражении.

Туман – точь-в-точь как тот, что каждое утро поднимается над проливом, – завладел мыслями его дочери, и не было на свете силы, способной его рассеять.

Пелле стал брать Гюнхиль на остров в первый понедельник каждого месяца. Началось это с того, что однажды она сама запрыгнула в лодку и Йолсену пришлось взять дочку с собой. Ей нравились эти прогулки, когда от дыхания ветра ее щеки становились розовыми, а в глазах загорался, казалось, забытый огонек.