Остров незрячих. Военная киноповесть

— Нет, — отрезал Арташов. — У меня приказ разместиться вблизи побережья. Да и не гнать вам нас надо, а, напротив, самим зазывать. Следом движутся войска. А мы для вас безопасней прочих. Все-таки ваши такую в Союзе глубокую борозду пропахали, что теперь наши дорвались и в запале не разбирают. Конечно, Арташов не сказал и десятой доли того, что знал. Как и по всей Германии, для мирного населения Померании наступили дни жуткого возмездия за чужие вины. Грабежи, изнасилования, поджоги, убийства стали обыденностью. Заполучить на постой командира считалось огромной удачей. Матери торопились подложить дочерей под офицеров, дабы избежать надругательства со стороны солдатни! Не остановил волну насилия и приказ командующего 2–м Белорусским фронтом Рокоссовского о расстреле на месте за мародерство. Угроза смерти лишь добавляла возмездию сладостности. — В общем прикиньте, где все-таки сможете нас разместить, чтоб не тревожить…

Арташов показал на поляну.

Невельская вопросительно скосилась на подругу. Та кивнула. — Вам, само собой, освободим комнату в доме, — сориентировалась Невельская. — А для нижних чинов — в задней части имения есть каретный ряд и людская с сеновалом. Горевой заметил, как при слове «людская» поморщился капитан. — Нет-нет. Всё очень пристойно. И места на всех достанет, — поспешил он. — Там прислуга прежде жила. — Что, разбежались со страху?

— Нечем стало платить, — объяснил Горевой, вызвав гневный взгляд баронессы. Вообще, похоже, бедному управляющему крепко доставалось от строптивой хозяйки.

— Матрасов в избытке, а вот простыней, боюсь, не хватит, — расстроилась Невельская. На слово «простынь» Сашка отреагировал нервным смешком.

— Думаю, без простыней мои разведчики выживут, — по лицу Арташова впервые проскользнуло подобие улыбки. — Этого нельзя, — баронесса позвонила в колокольчик. Вошла дебелая, сорока пяти лет, женщина в передничке. Несмотря на возраст, она бы и сейчас выглядела эдакой сдобной пампушкой, если бы не угрюмое выражение округлого лица.

— Глаша, голубушка! — обратилась к ней баронесса. — Посмотри, что мы можем найти из простыней для солдат.

Служанка неохотно кивнула. Арташов, заинтересованный, остановил ее. — Из репатриированных? — Еще чего? — буркнула та. — Не обижайтесь. Глаша у нас человек необщительный, но верный, — вступилась баронесса. — Она из тамбовских крестьян, из имения покойного мужа. У меня в услужении с пятнадцатого года.

— Ишь ты, — в услужении! — Сашка, плотоядно поглядывавший на горничную, перегородил ей дорогу. Браво приосанился. — И охота на чужбине на барыню гнуться? Осталась бы на Родине, сейчас бы сама себе госпожой была.

Глаша поджала губы и, не ответив, вышла. — Тоже не любит, — буркнул уязвленный Сашка. — Под себя воспитали!

— А ты чего ждал, чтоб здесь Маркса изучали?! — рыкнул вдруг Арташов. — Марш к роте, историограф хренов!

В секунду с чуткого Сашки смыло вальяжность. Опасливо косясь на командира, он припустил к выходу. Следом двинулся Арташов. Горевой напоминающе подкашлянул. Баронесса, недовольная подсказкой, уничижительно свела брови.

— Сударь, — остановила она Арташова. — Обычно мы едим с воспитанницами. Но сегодня для нас накроют отдельно, в гостиной. И поскольку нам придется привыкать друг к другу, приглашаю вас к обеду, господин?… Я не разбираюсь в этих ваших звездочках.

— Капитан, — услужливо подсказал Горевой.

— Вообще-то меня Женя зовут, — представился Арташов.

Старшина Галушкин, которому приказали получить постельное белье, плутая, вышел в сад за особняком. На скамейке спиной к нему недвижно сидела белокурая девочка, видимо, о чем-то задумавшаяся. Сердце Галушкина, истосковавшегося по детям и внукам, наполнилось теплом. — Хенде хох! — подкравшись сзади, шутливо гаркнул он. Девочка испуганно подскочила, вытянула вперед руки и, неуверенно переступая ножками, побежала по поляне. Через несколько метров споткнулась и упала на живот. Но вместо того, чтоб снова подняться, обхватила голову ручонками и затихла. Проклиная себя за дурацкую шутку, Галушкин подбежал, подхватил её. — Да ты чё, доча, — как можно ласковее проговорил он. — Пошутил я нескладно, бывает. Такой вот дурень старый. Он поперхнулся, — только теперь разглядел плотную темную повязку на ее глазах. При звуках незнакомой речи девчушка в страхе забилась в его руках. Галушкин прижал ее к себе, шершавой ладонью огладил головку: — Ну, ну, не бойся, доча. Не обижу. Сердце его колотилось от жалости. Не спуская ребенка, уселся на скамейку. Принялся отряхивать ее оцарапанные коленки. — Ах ты, щегол подраненный. Как зовут-то? Я есть дядя Галушкин.

— Голюшкин! — непонимающе повторила девочка. Уловив заботливый тон, она слегка успокоилась.

— Ну да. Фамилие такое, — обрадовался обретенному взаимопониманию старшина. — Зовут Иван Иванычем. Можно Ваня. А ты? Ну, это… их намэ.

— Роза, — ответила девочка. — Ишь ты, навроде цветка, — Галушкин умилился. Наморщил лоб, соображая, о чем бы спросить.

— Родители-то живы? Это… фазер, мутер?

Девочка заплакала.