Остров. Обезьяна и сущность. Гений и богиня

– А что, здесь рождается много уродов?

Лула кивает.

– С тех пор как случилось Это, когда Он пришел к власти, – она делает рожки. – Говорят, раньше такого не было.

– Кто-нибудь рассказывал тебе о воздействии гамма-излучения?

– Гамма-излучения? Что это?

– Из-за него-то у вас и рождаются уроды.

– Ты что, хочешь сказать, что дело тут не в Велиале? – В ее голосе звучит негодование и подозрительность; она смотрит на доктора Пула, как святой Доминик на еретика-альбигойца.

– Нет, конечно же, нет, – спешит успокоить девушку доктор Пул. – Он первопричина, это само собой. – Ботаник неумело и неуклюже показывает рожки. – Я просто имею в виду природу вторичной причины – средство, которое Он использовал, чтобы осуществить свой провиденциальный замысел, – понимаешь, что я хочу сказать?

Его слова и скорее даже благочестивый жест рассеивают подозрения Лулы. Лицо ее проясняется, и она одаривает доктора Пула очаровательнейшей улыбкой. Ямочки на ее щеках приходят в движение, словно пара прелестных крошечных существ, ведущих свою, тайную жизнь независимо от остального лица. Доктор Пул улыбается ей в ответ, но тотчас же отводит глаза, краснея при этом до корней волос.

Рассказчик

Из-за безмерного уважения к матери наш бедный друг в свои тридцать восемь лет все еще холост. Он преисполнен неестественного почтения к браку и вот уже полжизни сгорает на тайном огне. Полагая, что предложить какой-нибудь добродетельной молодой леди разделить с ним постель – это кощунство, он под панцирем академической респектабельности скрывает мир страстей, в котором за эротическими фантазиями следует мучительное раскаяние, а юношеские желания непрерывно борются с материнскими наставлениями. А здесь перед ним Лула – девушка без малейших претензий на образованность или воспитанность, Лула au naturel[100], пахнущая мускусом, что, если вдуматься, тоже имеет свою прелесть. Что ж тут удивительного, если он краснеет и (против воли, так как ему хочется смотреть на нее) отводит глаза.

В порядке утешения и в надежде набраться смелости доктор Пул снова прибегает к бутылке. Внезапно улица сужается и превращается в тропинку между песчаными дюнами.

– После вас, – учтиво поклонившись, говорит доктор Пул.

Девушка улыбается, принимая любезность, к которой здесь, где мужчины шествуют впереди, а сосуды Нечистого следуют за ними, она совершенно не привыкла.

В кадре зад Лулы, наблюдаемый глазами идущего следом доктора Пула. «Нет-нет, нет-нет, нет-нет», – мелькает в ритме шагов. Крупным планом доктор Пул, глаза ботаника широко раскрыты; с его лица камера вновь переходит на Лулин зад.

Рассказчик

Это символ, зримый, осязаемый символ его сознания. Принципы, находящиеся в разладе с вожделением, его мать и седьмая заповедь, наложенные на его фантазии, и жизнь, как она есть.

Дюны становятся ниже. Дорога снова достаточно широка, чтобы идти рядом. Доктор Пул украдкой бросает взгляд на лицо спутницы и видит, что оно погрустнело.

– В чем дело? – заботливо спрашивает он, с невероятной смелостью добавляет: – Лула, – и берет ее за руку.

– Ужасно, – в тихом отчаянии роняет она.

– Что ужасно?

– Все. Не хочется думать обо всем этом, но раз уж не повезло, то от этих мыслей не отвяжешься. Разве только с ума не сходишь. Думаешь и думаешь о ком-то, хочешь и хочешь. А знаешь, что нельзя. И боишься до смерти того, что с тобой могут сделать, если проведают. Можно отдать все на свете за пять минут – пять минут свободы. Но нет, нет, нет. И ты сжимаешь кулаки и держишься – кажется, вот-вот разорвешься на части. А потом вдруг, после всех этих мучений, вдруг… – Она замолкает.

– Что вдруг? – спрашивает доктор Пул.

Она бросает на него быстрый взгляд, однако видит на лице собеседника лишь совершенно невинное непонимание.

– Никак я тебя не раскушу. Ты сказал правду вождю? Ну, насчет того, что ты не священник, – наконец отвечает она и вся вспыхивает.

– Если ты мне не веришь, – с пьяной галантностью отвечает доктор Пул, – я готов доказать.

Несколько секунд Лула смотрит на него, потом встряхивает головой и в каком-то ужасе отворачивается. Ее пальцы нервно разглаживают фартук.

– А все же, – продолжает он, ободренный ее внезапной застенчивостью, – ты так и не сказала, что же такое вдруг происходит.

Лула оглядывается – не слышит ли кто, – потом почти шепчет:

– Вдруг Он начинает овладевать всеми. Он заставляет всех думать об этих вещах по целым неделям, а это ведь против закона, это дурно. Мужчины безумеют до того, что начинают распускать руки и называют тебя сосудом, словно священники.

– Сосудом?

– Сосудом Нечистого, – кивает девушка.

– А, понимаю.

– А потом наступает Велиалов день, – помолчав, продолжает она. – И тогда… Ну, ты сам знаешь, что это означает. А потом, если ребенок получится, Он способен покарать тебя за то, что сам же заставил совершить. – Она вздрагивает и делает рожки. – Я знаю, мы должны принимать любую Его волю, но я так надеюсь, что если когда-нибудь рожу ребенка, то с ним будет все в порядке.

– Ну конечно, все будет в порядке, – восклицает доктор Пул. – Ведь у тебя же все в порядке.