Остров обреченных

– Которые вскоре, как и соленовато-горькое мясо самих этих морских птиц, покажутся нам лакомством.

Маргрет и Рой поднялись на уступ, с которого Бастианна заметила шлюпку шевалье, и осмотрелись. Отсюда хорошо была видна значительная часть острова, окаймленная подковообразным хребтом, каменистые залысины которого довольно четко просматривались между редколесьем. До хребта было мили две, не больше, но что там скрывалось за ним, это им еще предстояло узнать.

– Как только немного обустроимся, – сказал Рой, – обойдем остров на шлюпке. Поставим небольшой парус и обойдем: не утомительно и безопасно.

Маргрет не ответила. Она с надеждой осматривала бесконечную голубовато-сизую даль океана, на которой, до самого горизонта, не видно было ни одного паруса, ни одного челна. Норд-герцогиня понимала, что океанское бездушие это будет продолжаться долго – недели, месяцы, возможно, годы… Она помнила, как старший штурман воскликнул: «Но ведь этот остров стоит в стороне от корабельных путей, и ни одна живая душа! …

– «И ни одна живая душа…» – полузабывшись, повторила она его слова, чувствуя тем не менее, что океан манит ее, привораживает взгляд, освящает веру в спасение, приковывает к себе цепями неугасающей надежды. И что так будет продолжаться долго, всегда; все то время, которое отведено ей пробыть здесь, творя надежду и покаяние.

Когда она наконец пересилила себя, Рой уже бродил по небольшому распадку, обрамленному невысокими лесистыми склонами. В левой части его синело и переливалось под лучами полуденного солнца озерце, в девять-десять шагов в длину и дюймов десять в глубину, дно которого просматривалось до мельчайшей песчинки. Чуть выше этого водоема просачивался из-под камней едва заметный ручеек, точно так же, как и само озерце тоже источало некое подобие ручейка, уже в двух метрах от него исчезающего в расщелине.

Маргрет провела пальцами по воде – она показалась ей удивительно теплой, значительно теплее, чем там, внизу, в заводи океана.

– Рой, попробуй, какая теплая вода; здесь вполне можно будет искупаться.

– Что мы и будем делать по самым теплым и сытым дням.

Произнося это, он уже был занят полезным делом: углубившись в ельник, принялся рубить одну из самых высоких елей. Маргрет пришла Рою на помощь: взяв у него меч, она попыталась подсечь ствол соседнего деревца. Вот только ей это не очень-то удавалось, удары приходились в разные части ствола, высекая из него мелкие щепки, но не принося никакой пользы рубщице.

– Пожалейте меч, герцогиня, это все же рыцарское оружие, – наконец не выдержал Рой, и в то же мгновенье его ствол повалился, больно задев ветками плечо Маргрет.

И все же Роберваль старалась быть полезной Рою. Жалея, что не захватила второй топор, она мечом начала отсекать ветки, постепенно оголяя ствол. Пока Рой свалил другое дерево, она со своей работой почти справилась, благо, веток на ели оказалось не так уж много, и они были нетолстыми.

Подтянув стволы поближе к озеру, чтобы унести их оттуда к «форту», Маргрет и Рой остановились и вопросительно переглянулись. Сейчас они подумали об одном и том же: на месте срубленных деревьев перед ними открывалась небольшая, окаймленная густым ельником площадка, над которой кроны старых елей сходились, почти закрывая ее.

– А ведь лучшего места для хижины и искать не стоит… я так думаю, – молвила Маргрет, вновь вопросительно поглядывая на Роя.

– Мы сможем соорудить ее, даже используя стволы растущих деревьев.

– Даже растущих?

– Конечно.

– А ты когда-нибудь построил в своей жизни хотя бы какой-нибудь шалаш?

– Нет.

– Вот так! – грустно вздохнула Маргрет. – Я тоже. Был бы здесь наш Отставной Бомбардир Клод… Я видела, какие чудесные шалаши устраивал он неподалеку от замка во время сенокоса. Настоящие дворцы из веток и сена.

– Придется срочно вызывать его вместе с десятком других слуг.

Грустно улыбнувшись друг другу, они взяли под мышки сдвоенные стволы молодых елей и отправились к «форту».

Проходя мимо трех сосен на «марсовой» скале, они вновь остановились и, забыв о тяжести своей ноши, долго, тоскливо всматривались в океанскую даль.

– Это будет любимым местом нашего отдыха, что-то вроде площади на берегу Сены, в Париже.

– Куда вы, шевалье, вместе с другими медикусами бегали на свидание со служанками парижских торговцев, – едко заметила Маргрет. Но тут же, словно бы опомнившись, добавила: – Постарайся, чтобы я как можно реже оказывалась здесь и как можно меньше простаивала. Так ведь можно сойти с ума от тоски.

– О тоске поговорим через несколько дней. Утверждают, что на чужбине она зарождается на седьмой день. Итальянцы называют ее «ностальгией», тоской по родине.

– Но у нас это не должно быть так болезненно, как у других, – заметила Маргрет.

– Почему?

– Потому что мы здесь вдвоем. И нет силы, способной разлучить нас.