Остров Пасхи

Во время его агонии, тронутый его безмерной преданностью, доктор Кормеро помогал ему, как мог. Когда он почувствовал, что холод смерти уже сковывает умирающего, тот приподнял голову и вынул из-под нее завернутую во что-то вроде циновки доску. Он поколебался, потом протянул ее доктору, указав пальцем на мальчика и бормоча слабым голосом слова, из которых доктор удержал в памяти только последнее: «Инти…» Сердце старика перестало биться. Тело его было присоединено к телам других мучеников под чуждой землей острова Сан-Лоренцо.

Когда доктор Кормеро развернул циновку, он нашел в ней доску из дерева торомиро, на которой были вырезаны странные знаки. Никто из туземцев, которым он ее показал, не смог объяснить ему надписи, но все выразили что-то вроде обожания перед этим странным, завещанным ему имуществом.

Только один из них, самый старший, мог прочесть по складам эти таинственные иероглифы на никому не известном языке. Когда с помощью переводчика-таитянина его спросили, что значит только что прочтенное им, он ответил: «Я прочел так, как научили меня жрецы, и на их языке; но мне неизвестно значение слов, написанных здесь». И это было все, что можно было узнать от него; что же касается ребенка, то все замкнулись в непобедимом молчании, когда их спрашивали о нем.

Из этой сотни выжили только тридцать, и их переправили на французский крейсер «Алмаз», который направился к их острову. Но рука судьбы отяжелела над несчастной расой: из тридцати только одиннадцати суждено было увидеть берег, от которого их оторвали, и среди этих одиннадцати был священный ребенок. Остальные умерли от страшной оспы, которая вспыхнула на корабле во время переезда.

* * *

Доктор Кормеро в течение долгих лет хранил в углу своей каюты таинственную доску, которая и следовала за ним в его отдаленных путешествиях.

Он почти забыл о ней, когда через шестнадцать лет он встретил на островах Папити его преосвященство Янсена, епископа из Аксиери, который после долгого пребывания в ряде миссий, управляющихся им, знал почти все диалекты архипелагов Тихого океана; доктору пришло на мысль показать ему иероглифы.

Прелат немедленно признал в доске из торомиро одну из так называемых говорящих досок, два других экземпляра которых были ему доставлены в 1871 году достопочтенным отцом Русселем и послушником Эйно, которых он направил с миссией на остров Пасхи, где он велел уничтожить подобные предметы, потому что туземцы воздавали им божеские почести, как идолам. Янсен должен был признать, что никто не смог перевести эти иероглифы.

Насколько он знал – только и уцелели эти две доски, находившиеся теперь в музее города Сантьяго в Чили. В это время подготовлялась Всемирная выставка 1878 году в Париже, и епископ Янсен без труда получил согласие от доктора Кормеро, чтобы тот временно отдал ему третий экземпляр; епископ немедленно послал его на выставку господину де Ватвилю, чтобы тот выставил его в секции экспонатов Тихого океана.

Но барон де Ватвиль никогда не получил этой доски…

В 1913 году, при разгрузке около Сванзеа груза старого железного лома, предназначенного к переплавке в мартеновских печах британской сталелитейной компании, один из английских докеров нашел в трюме парусника «Аннабел Ли», пришедшего из Бреста, старую деревянную доску, настолько покрытую пылью от окалины, что на первый взгляд доску эту можно было принять за металлическую.

Схватив ее, чтобы бросить на телегу, докер по небольшому весу ее понял свою ошибку и, вытерев ее, увидел какие-то вырезанные рисунки. Он припрятал доску под грудою мешков, взял ее оттуда ночью и отнес к одному своему знакомому, которому он обыкновенно сплавлял все то, происхождение чего не могло быть удостоверено.

Груз «Аннабел Ли» шел на верфи братьев Лермит, специализировавшихся на покупке и разборке старых военных судов, выключаемых из списков. Железный лом этот получился от разборки крейсера «Сейньеле», который плавал в 1878 году по Тихому океану под командой капитана Об.

Излишнее любопытство полиции поставило этих двух людей, докера и скупщика, перед альтернативой – или переменить место своих действий, или познакомиться с судом, а потому они и очутились в Лондоне.

В баре под вывеской «Старая Ирландия» докер был известен под кличкой Блэк энд Уайт, которая вдвойне оправдывалась и его цветом грузчика угля, и его неумеренной склонностью к виски под этикеткой такого названия.

* * *

Поленья в очаге рухнули и разлетелись фонтаном искр и углей, точно разрушающийся раскаленный грот.

На старых часах пробило четыре часа. Гном лукаво улыбнулся:

– Не находите ли вы, что пора было бы уже идти спать? Я злоупотребляю вашим вниманием, господа. Я мог бы завтра продолжать свой рассказ.

Все мы пылко и единогласно восстали против этого.

– Огонь наш погас, о весталка, – сказал Корлевен Флогергу, который, опершись подбородком на руки, слушал всей своей душой, так что забыл о холоде. Он точно проснулся от сна, бросил два полена на раскаленные угли и снова уселся.

Доктор Кодр продолжал: