Остров Потопленных Кораблей

— Светоч мудрости, мы не знаем, что такое культура, курорт и витамин. И газет нам не читают. Но к нам приходит дервиш, святой человек, он поет молитвы, пляшет и прославляет Америку: «Кто против Америки, тот против ислама, ибо она помогает правоверным!» Дервиш, конечно, святой человек.

А кузнеца Мюмюна, того, что бросился с ножом на сборщика налогов и бежал, поймали, и судья — да будет осквернена могила его отца! — приговорил Мюмюна к веревке. Он отошел к милости аллаха в начале этой недели. Да будет легким его загробный путь. А у моего соседа, сапожника Сатылмаша, жандарм — плевал я и его душу! — искал какие-то книги. Ничего не нашел, но погнал Сатылмаша в город, подталкивая в спину винтовкой. Отовсюду идет на нас плохое. Мы хотели бы ни один взмах ресниц ощутить в себе ту свободу, силу и гордость, которыми полны вы. Но короткая веревка не вяжется в узел. Черное солнце стоит над нашим небом. Скажите, брат, по справедливости, можно так жить человеку?..

Песня Ташчи затихла на низкой скорбной ноте. В зарослях того берега подняли визг чем-то потревоженные шакалы, и Дурсун долго не отвечал. Молчали и офицеры. Капитан задумчиво следил за радужной стрекозой, плясавшей, как на резинке, над камышами. Потом сказал невесело:

— А по-моему, не получилась песня у Ташчи. Какая уж там песня…

Он не кончил. Шакалы на том берегу смолкли, и Атаев запел:

— Я буду молиться за вас, брат Ташчи. Я совершу за вас сорок ракатов, а после молитвы расскажу колхозным аксакалам о вашей жизни под черным солнцем. А кто зажжет для вас золотое солнце? Эй, я тебе говорю: копите ненависть, копите святой гнев! Носите его высоко, как знамя, как покрывало невесты! Вы, живущие за рекой, — мое больное место. Я его глажу, растираю, но оно по-прежнему мозжит, ноет и не дает мне спать по ночам. Прощай, брат! Ты слышишь, я говорю — прощай! Я не знаю, приду ли сюда в следующую пятницу. Нехорошо, что на нашей заставе не знают о наших песнях, твоих и моих. Сегодня я все расскажу капитану. Прощай, брат!

Тот берег откликнулся печально:

— Прощайте, светлый брат! Ваши слова были как ветви благословенного дерева над путником, истомленным зноем. А теперь мы снова под безжалостным солнцем. Но на все воля аллаха. Пусть будет у вас праздник целый год, и днем и ночью…

Песня Ташчи удалялась, словно улетала по воздуху. А вместе с песней погасло солнце, и на землю с южной стремительностью упали свежие, знобливые близ реки сумерки. Река еще лежала полосой света, а противоположный берег уходил уже во тьму. С нашего берега плыли туда пряные запахи цветущей джиды, а с танцевальной площадки колхоза — то громкие, то тихие, то звенящие, то глухие удары дойры. Бубен то угрожал, то умолкал, то звал, то отвергал. Темный и безмолвный берег угрюмо слушал чужое веселье.

Капитан медленно разгладил усы:

— Закурим да пойдем, что ли…

Он запустил два пальца в верхний карманчик гимнастерки и вынул портсигар. Стая крупных птиц низко пролетела над рекой, рисуясь четко на закате, и упали в камыш нашего берега.

— Знаете, какие это птицы? — спросил капитан и сам ответил: — Лебеди. У них здесь только ночевка, на рассвете дальше полетят. К нам, в Карелию. Там на озерах ох и шуму сейчас!

— Далеко летят, — счастливо улыбнулся младший лейтенант.

— Что значит далеко? И ничуть не далеко. На родину летят.

Офицеры закурили и зашагали по узкой тропке.

Остров Потопленных Кораблей

1

Грузовой транспорт «Урал» был флагманом этой мертвой флотилии. Он стоял ближе всех к берегу, уткнувшись форштевнем в гладкие, зализанные волнами прибрежные камни. В кильватер «Уралу» выстроились остальные пять кораблей: два пассажира, два морских буксира и самоходная морская баржа. В свое время они бороздили Каспий, потом, отслужив свой морской век, печально ржавели на портовом кладбище кораблей. Но однажды эту эскадру инвалидов привели сюда на буксирах, открыли кингстоны и поставили на посмертную вахту. Вокруг острова было неглубоко, и потопленные корабли легли на грунт чуть выше ватерлинии, а их крепкие еще корпуса образовали волнолом. Иначе к острову не подойдешь: первый же крепкий ветер бросит судно на обросшие водорослями скалы. А на таком море, как Каспий, особенно если задует «хазры» — знаменитый каспийский норд, тихого дня ждут иногда неделями.

Сюда, на маленький скалистый островок километрах в пятидесяти от Гурьева, за устьем Эмбы, была послана на дальнюю морскую разведку, на глубокое бурение, комсомольская бригада мастера Жагора Акжанова: тринадцать буровиков, три сменных моториста-механика, слесарь и восемнадцатая — Зина Слепцова, техник-геолог для документации скважины.

Перед отправкой бригады на остров Акжанова и Слепцову вызвал к себе главный геолог треста. Высокий, худощавый, седой, с пристальными глазами, чем-то похожий на моряка или летчика, он сразу внушил Жагору и Зине робкое уважение.