Кумахер уже давно и в точности выполнил тайный приказ Фремденгута. Он изготовил новую рукоятку генератора, зарядил аккумуляторы, и рация сейчас не требовала применения человеческого труда каждый раз, когда руководство острова Взаимопонимания интересовалось тем, что происходит в эфире. Правда, передаточная аппаратура безнадежно вышла из строя, но слушать радио можно было. И теперь ежедневно с двенадцати до двух дня Священная пещера наполнялась пением, голосами радиодикторов, певших и говоривших на самые разнообразные темы. Рация приносила обитателям пещеры всяческие самые разнообразные вести о положении на фронтах, самые разнообразные песни, кроме одной - кроме «Ойры». И это означало, что по каким-то причинам подкрепление задерживалось. А по ту сторону ручья, в районе поисков Егорычева, каждую минуту могли обнаружиться три ящика, ради которых Фремденгут и его люди прибыли сюда.
А вдруг подкрепление и вовсе не прибудет на остров? События на фронтах развивались совсем не в пользу Третьего райха...
Что делать?
- Кстати, - говорит Фламмери и передает Фремденгуту ультиматум старейшин, - ознакомьтесь. Кое-что в этом послании имеет к вам самое непосредственное отношение...
Фремденгут ознакомился. Он быстро глянул на Фламмери, на Цератода. Их лица были очень серьезны. Не исключено, что ради спасения своей шкуры они и в самом деле могут выдать его с Кумахером на расправу островитянам.
Он молчал, и никто не хотел прервать его молчание. Обстановка, нечего сказать!.
- Хорошо, - сказал он наконец, - согласен. Только Кумахер не должен знать, что в этих ящиках.
- Значит, сейчас мы посылаем парламентера, - оживился Фламмери. - Мообс!
Мообс примчался, насколько это ему позволяла рана.
Спустя несколько минут он, высоко подняв белый флаг, спустился вниз, к речке, где и вручил как из-под земли выросшему Сэмюэлю Смиту ответ на ультиматум старейшин. Майор Цератод
и капитан Фламмери изъявляли согласие встретиться безоружными с представителями местного населения и мистерами Егорычевым и Сэмюэлем Смитом в предложенном месте и в точно указанный в ультиматуме час.
Он торопливо вернулся наверх и еще успел увидеть, как Егорычев, Смит и вслед за ними человек пять-шесть островитян вышли из чащи и не спеша возвратились в Новый Вифлеем.
- Они будут обедать, - сказал Фремденгут, передавая бинокль Фламмери, - потом собирать людей... Вполне успеем обернуться... Кумахер!
С автоматами наготове оба эсэсовца бросились со всех ног вниз по тропинке.
- А лопаты? - крикнул вдогонку Цератод. - Вы забыли лопаты!..
- Пусть вас не беспокоит эта проблема, - сказал ему Фламмери. - Барон Фремденгут знает, что он делает... Что ни говори, - заметил он спустя несколько минут, сладко потягиваясь на койке, - но такие боевые ребята, как барон да, пожалуй, и его фельдфебель, для нас сущий клад. Никаких претензий на самостоятельность, и обратите внимание, насколько он воспитанней, тактичней и дисциплинированней, я уже не говорю - культурней, этого молодого комиссара. Я имею в виду Егорычева.
Цератод промолчал. Он очень устал от сегодняшних переживаний, и ему хотелось помолчать и поразмышлять насчет недавнего признания Фремденгута.
- Страшно подумать, - как ни в чем не бывало продолжал Фламмери, почесываясь (уже неделя как он обходился без ванны), - подумать только, что бы с нами сталось, если бы мы не выпустили их! Согласитесь хоть сейчас, что вы были насчет Фремденгута неправы, даже, я не боюсь этого слова, несправедливы!
- А что же им еще остается делать в их положении? - буркнул, наконец, Цератод. - Им приходится выбирать между жизнью и смертью.
- Скажите лучше, дорогой Цератод, что порядочный человек всегда остается порядочным человеком! Если люди вроде барона фон Фремденгута дают слово, если подобные ему люди ставят свою подпись под договором о честном сотрудничестве и отсутствии агрессивных намерений...
Пока в Священной пещере на все лады обсуждались боевые качества обоих эсэсовцев, Фремденгут с Кумахером торопливо спускались по тропинке.
- Разрешите обратиться, господин майор, - не выдержал Кумахер. - Как бы в нас снизу не пульнули стрелой или даже чем-нибудь погорячей.
- Вы всегда были тряпкой, - отозвался Фремденгут с необычным даже для него раздражением. - Но сейчас вам придется взять себя в руки. Дело касается кое-чего, что драгоценней вашей жизни.
Кумахер глубоко сомневался в существовании на свете чего-либо драгоценней его жизни, но возражать не стал: майору ничего не стоило пристрелить его на месте.
- С вашего разрешения, господин майор, я думал о вашей жизни...
- Подумайте лучше о своей. И, ради бога, думайте молча. Вы мне сегодня особенно действуете на нервы.
Кумахер стал молча думать о своей жизни и снова пришел к выводу, что будет весьма печально, если ее пресечет какая-нибудь шальная стрела. Но, делать нечего, приходилось подчиняться.