— Клавочка, я с тобой! — ломанулось за ней длинноносое «дитя порока».
После них на борт поднялся пожилой много раз заслуженный артист Комбинезонов с лицом мафиозного главаря под курчавым париком.
— Костя, я боюсь, — шепнул мне на ухо Стас.
— Я тоже, — кивнул я, чувствуя, что от волнения у меня начинает дергаться глаз. — От этих уродов можно всего ожидать. Надо было нам настоять, чтобы тур был железнодорожным.
— Ага! — возразил Стас. — А ты знаешь, сколько ехать от Москвы до Владика? В нынешней ситуации целый год можно тащиться.
— Да хоть два. Лучше долго ехать во Владивосток, чем быстро лететь на кладбище.
— Типун тебе на язык, — сказал Стас. — Ладно, пилот-то глухой, он нормальный. Да и наши — не самоубийцы все-таки.
— Не знаю, не знаю… — сказал я. — Во всяком случае, нужно сразу выяснить, где лежат парашюты.
…Самолет набился битком — звездами, обслуживающим персоналом и девушками из подтанцовки. Вспарывая облака, мы стремительно набирали высоту. Похоже, пилот у нас был лихач.
— И сколько нам лететь до Владика? — спросил Стас у Перескокова.
— Смотря с какой скоростью, — ответил тот уклончиво.
— А почему нас не инструктируют, как положено, по технике безопасности и не рассказывают, где находятся парашюты? — спросил я заветное.
— Это частный самолет, и никто тут этого делать не обязан. А парашютов на пассажирских самолетах не бывает.
У меня похолодело в животе, а Стас бессильно рухнул в кресло и страдальчески закатил глаза. Самолет потряхивала турбулентность, уши закладывало так, что казалось, их залепили пластилином. Но звезды, не испытывая ни малейшей тревоги, принялись за свои беспечные разговоры.
— Вот что, ребятки, — сказал Перескоков. — Настало время нам хоть немного порепетировать.
— Где? — удивился я. — Здесь, что ли?
— А ты как думал? — усмехнулся продюсер. — Тяжела и неказиста жизнь российского артиста. Айда за мной, — и он потащил нас через салон за какие-то шторки.
Пройдя небольшой тамбур, мы оказались в тесной музыкальной студии с аппаратурой, синтезатором, прикрепленными к полу высокими стульчиками, микрофонными стойками и, конечно же, баром. Тут уже сидели Грелкин, Шпулькин и самогудовский Лелик.
— Вы готовы? — спросил нас Шпулькин.
— Да мы и песен-то не слыхали, — возмутился я.
— При чем тут песни? — засмеялся Шпулькин. — Ну-ка, — повернулся он к Лелику и Грелкину, — покажите-ка ребятам, что значит настоящее эстрадное шоу, — и нажал на кнопку.
В студии зазвучал бойкий реп на знакомую мелодию. Парочка фаворитов примы вооружилась микрофонами и, приплясывая, запела:
Тут эти отморозки расстегнули штаны и стали пританцовывая, причудливо скрещивать пляшущие в воздухе струйки. При этом они горланили припев:
Я просто осатанел. Я хотел наконец вдолбить в их дурацкие головы, что МЫ ЭТОГО НА СЦЕНЕ ДЕЛАТЬ НЕ БУДЕМ! Потому что мы этого делать не хотим. А еще потому, что в отличие от заслуженных звезд эстрады мы не умеем делать это по команде и по заказу… Я встал и уже набрал в легкие воздуха, чтобы заявить им об этом уже, наверное, в десятый раз, как вдруг самолет мощно тряхнуло, и я только клацнул зубами.
Все испуганно повскакали с мест. В студию вломилась Самогудова:
— Бегом в салон, уродцы!!! Застегните ширинки, пристегните ремни!
Глава четвертая.
«Последний дюйм» и радушный совхоз
Самолет мощно завибрировал и начал терять высоту. Мы кинулись на места. Ощущение было такое, будто мы летим в оборвавшемся лифте. Голова закружилась, и неприятно зашевелились внутренности. Вместе со всеми, кто не был пристегнут, а таких было большинство, мы со Стасом взлетели к потолку и стали барахтаться в невесомости. Так же внезапно самолет вновь выровнялся, и все свалились — кто в проход, кто на сиденья.
— Мы падаем! Мы падаем! — вопили попсовики.
— Где, где мой замечательный парашютик?! — горестно выкрикнул Перескоков.
Но хоть самолет и потряхивало, он уже не пикировал.
— Спокойно! — командным голосом рявкнула Самогудова, которая прибежала в салон вместе с нами. — Без паники! Это была всего лишь воздушная яма. Пристегнуть ремни, обхватить затылки руками и засунуть головы между коленей!