— Тогда не получится, — отрезал Иван. — У меня уже есть милая.
Владимир обомлел:
— От княжьей дочки, собака, отказываешься?! Позоришь?!
— Сам собака! — взорвался вдруг Иван. — Правы были дружки: собака ты, князь!
Ох, зря он это сказал. Но было поздно. Владимир махнул рукой, и отовсюду повалила стража, прятавшаяся до того под лавками, столами и в кадках с березками. Дурак попробовал сопротивляться, но силы были неравны. Вскоре его повязали, и остатки стражи уволокли дурака в подвал. Князь Владимир утешал вновь разрыдавшуюся Несмеяну:
— Ничего-ничего, жили без мужа и дальше поживем. Не плачь, девчонка. Пройдут дожди. Дурак найдется. Ты только жди.
Несмеяна ревела.
Князь сказал жалостливо:
— Ну хочешь, я ширинку расстегну? Посмеешься.
— Не-е-т, — замотала головой Несмеяна, — мне у тебя не смешно-о-о.
Владимир вздохнул, посмотрел вслед полоненному Ивану и печально сказал:
— Однако каких людей теряем! Лучших людей…
Сидел за решеткой в темнице сырой, страдая с похмелья, дурак молодой. Ох и муторно же ему было! Друзей не спас, а еще хуже подставил. Сам в немилость попал. Царевну обидел, князя оскорбил. Опохмелиться нечем.
— Эй, дурак, передача тебе. — Маленькое окошечко в железной двери камеры открылось, и разукрашенный синяками стражник протянул Ивану бутыль и огромный каравай. — Девка твоя, Марья-искусница, передала. Я отпил пару глоточков, ты уж не серчай.
Иван посмотрел на бутыль.
— Глоточки-то у тебя богатырские. Как глотнешь — четвертушечка, присосешься — поллитровочка… Что, у меня и прав никаких нет?
— Как нет? Есть. Чай, у нас Русь, а не дикая страна половецкая. Есть у тебя право сохранять постное лицо, есть право кричать благим матом, есть право на один звонок.
— Насчет лица и насчет мата я понял. А вот насчет звонка…
Стражник молча просунул в окошечко коровий колокольчик. Иван в сердцах плюнул, но правом воспользовался. Полегчало. Сел в углу темницы на чугунную богатырскую парашу и откупорил бутыль. После нескольких глотков почувствовал, что сил прибавилось, а в голове просветлело.
— Ох Марьюшка, ох уважила, — нежно прошептал он, лаская бутыль. — И закусочку не забыла…
Он разломил каравай и с удивлением уставился на выпавшую оттуда грамотку.
— Неспроста, — прошептал дурак. — Или спроста? Хорошо, что я азбуке обучен.
Развернув бересту, Иван прочел:
Миленочек! Сразу два горя у меня. Дядька Черномор в ванне утонул, а тебя пес В. в тюрьму засадил. Первому горю не помочь, а со вторым справимся.
В каравае спрятаны вещи хитромудрые, что бежать тебе помогут. Во-первых — пилка-самопилка, во-вторых — лесенка-чудесенка{55}
, ну а в-третьих — лом-самолом. К ним в придачу — кепка-невидимка. Дружок твой, Емеля, с ейной помощью гнева княжецкого избег, у меня под кроватью спрятался. Друг твой — такой затейник, за тебя горой стоит.Да учти, милый, вещам мудреным надо в стихах приказывать, иначе не понимают. Ты уж постарайся. Как убежишь, приходи ко мне.
Заинтригованный Иван растребушил каравай и нашел: маленькую пилку, вроде тех, какими модницы ноготки полируют, изящный медный ломик в кожаном чехле и маленькую бамбуковую лесенку. Кепку-невидимку, как ни искал, найти не смог. Видать, уж больно невидима была.
Бережно подобрав и съев все хлебные крошки, не от голода, а от высоких моральных устоев, Иван задумался. Как же пустить в дело хитрую снасть? И как ей приказывать?
Но не зря Иван-дурак с боянами общался. Смекнул, что любой дурак может сладко петь, коль нужда заставит. Откашлявшись, Иван приказал:
Пилка встрепенулась.
Презрительно фыркнув, пилка улеглась на место. Видать, не те слова дурак сказал. Но Иван не сдавался:
Встала.
Пилка метнулась к стене темницы и с визгом принялась ее распиливать. Летело каменное крошево, дурак на радостях бил в ладоши. Наконец в стене образовалась порядочная дыра, в которую Иван и протиснулся.
— Ну хорошо, — озадаченно сказал он, оглядевшись. — И что же я буду делать в соседней камере?