Остров Сердце

– Это вы должны представлять! – безмятежно ответил дядя Коля. – Я из армии, почитай, сорок годов назад вернулся. Да и служил-то по интендантской части. Только в самом начале пару раз пострелял, когда в Чехословакии стояли… Ты, полковник, командуй, а я уж в строй встану, когда восстание подымем. Не заробею!

– Че ты несешь?! Куда людей толкаешь? – отозвался раздраженный голос из угла. – Какое, к черту, восстание?! С голой жопой на пулеметы? Сидеть надо тихо и помощи ждать! Вот тебе и весь план! А дернемся, взорвут все на хрен!

Евграфов собрался было возразить, но его опередил дядя Коля.

– Ты мне, Петруха, вот что ответь, – усмехнулся Живописцев. – А ежли взорвут за так, без всякого восстания, тебе что, легче помирать будет? Мне так от пули даже приятней! Я ж не смерти ищу, будь она неладна! Я же за стратегию!…Вот скажи, – повернулся он к Коровину – ты скоро двадцать лет тут участковый, а, к примеру, знаешь, почему земляк твой, Виктор Святкин, Героя СССР получил не сразу, а только после смерти Сталина?

– Ну и почему? – нехотя отозвался Коровин. – Про него в музее школьном целый стенд! Про бой под Прагой, когда убили его. Он там много эсэсовцев положил… За то и дали, наверное.

Живописцев сурово кашлянул:

– Я тебя конкретно спросил, почему не сразу!?…Не знаешь? То-то! Вот и послушай!

Евграфов смотрел на рассказчика сосредоточенно и с интересом, а Коровин раздраженно.

– Осенью сорок четвертого, в Румынии, – начал Живописцев, – попал Витек в плен. Случайно вышло: наша же бомба разнесла дом, где взвод его расположился, и все насмерть, кроме Витьки. Его контузило и штукатуркой присыпало. Тут как раз немец в контратаку пошел и выбил наших из городка. Витек очнулся, на улицу выбрался и идет, головой мотает, потому, как слух потерял и ничего не соображает: где наши, а где немцы…

– Ты-то откуда все знаешь, дядь Коля? – раздалось из угла.

– А в том-то и компот, что позже немецкое донесение о том событии к нашим попало. И когда Героя Витьке посмертно дали, приехал на Сердце мужик из военкомата и все нам рассказал. Документ показывал. А уехал – документ не оставил, поэтому в музее про то ничего нет.

– А тебе сколь годков тогда было?

– Мне? – переспросил Живописцев. – Ну, десять… Это к рассказу касательства не имеет. Короче, натолкнулся Витек на эсэсовцев. Он щуплый был, пацан по виду, тем более без оружия, кровь из ушей. Ну, один немец, самый здоровый, ж-ж-ах ему кулаком. Витька, конечно, навзничь… Утерся и встает. Немец посмотрел, замахнулся пошире и опять ему во всю таблетку!…

– Дядя Коля, во всю таблетку – это как?

– Говорю же, немец здоровущий, разов в три больше Витьки! Кулак ровно с Витькину голову. Во всю таблетку, значит, во все Витькино лицо… А тот, представляешь! опять подымается и смотрит на фрица исподлобья.

Тут другой немец затвором щелкнул, мол, хватит с ним возиться, давай пристрелим. А первый – нет, мол, не надо, дай я его дальше на крепость проверю. Короче, лупит Витька, что есть мочи, а тот харкнет кровью и опять встает. Немец уже все костяшки на руке снес, у Витька лицо – каша кровавая, но после каждого удара подымается, а потом и вовсе попер на немца. Идет, шатается. Немец его добить примерился, а Витька в последнюю секунду увернулся, хвать немца руками за лицо, надавил пальцами на глаза со всей дури, а как немец временно ориентацию потерял, дал ему головой своей окровавленной прямо в челюсть, да и свалил с ног.

– Сказки! – не выдержал Коровин.

– Погоди, не все еще! – строго отозвался Живописцев. – Этот здоровый, когда очухался, не дал Витька застрелить, как остальные требовали. Вроде как из уважения…Отвели Витька к немецкому командованию, и стал его немецкий оберст допрашивать по всей форме, мол, кто, да откуда, не комиссар ли? А потом Витьке выпить предложил. Мол, махни стакан шнапса, как у вас, у русских, принято, чтобы боль притихла… Витьку-то, почитай, изломали всего: лицо в лоскуты, ребра поломаны, нос свернутый. Про зубы и не говорю. Девять штук выхаркал парень.

А тот – не пью, говорит! В семье не принято было.

Ты что, не русский? – спрашивает фашист. И тут выходит на свет та немаловажная деталь, что Витек ихнего, то есть как бы немецкого вероисповедания.

Евграфов удивленно вскинул глаза, и дядя Коля пояснил:

– Наши-то все знают. Яков Святкин, дед его, в первую мировую в немецком плену ихнию веру принял. Ну, и все Святкины с тех пор лютеране.

– Сектанты, типа, – уточнил кто-то.

– Сам ты сектант! Говорю же, вера такая – протестантская. Они, как и мы, христиане, только со своими особыми заморочками. Святкины в нашу островную церкву, пока была, никогда не ходили. На большую землю, в какой-то молельный дом ездили. Их даже при советской власти привлекали за это… Ну, немец удивляется, мол, как же ты с такой верой жил промеж них? В комсомол-то как тебя принимали?

А меня как раз по этой причине в комсомол и не взяли, отвечает Витек. И кровью харкает.