Остров Сердце

– …Шучу! – улыбнулся Дробенко своей привычной нагловатой улыбкой и вернулся в первоначальную позу. – Не буду я тебя, полковник, об этом спрашивать. Вдруг окажется, что жизнь твою тогдашние кремлевские мерзавцы погубили?! Или выяснится душераздирающая деталь, что выбора у тебя совсем не было. Ну никакого! И ты поведаешь нам, что всего-то выполнял приказ. А как не выполнить? Сказали, что стрелять надо – вот ты и стрелял! Так?! А потом те, кто приказы отдавал, разбежались кто куда. И опять спросить не с кого?! Так?!…И окажется вдруг, что тебя не казнить надо, а наоборот пожалеть. А может, даже наградить… Правильно я мысли твои читаю?

Глухов неожиданно для самого себя сник и не нашелся, что ответить. Все, что он мог сказать себе в оправдание, произносил этот фигляр, и в его слюнявых устах самые сокровенные, выстраданные бессонными ночами слова превращались в нечто абсолютно непригодное для того, чтобы хоть как-то объяснить искореженную жизнь бывшего летчика.

А наглец с гранатой на башке бестрепетно продолжал начатую экзекуцию.

– Слышь, Глухов, может, пожалеть тебя прикажешь перед всей страной, тобою преданной? – повторил он. – А не жирно будет за дружков моих, тобою убиенных?! Нет уж, полковник, у кровников так не принято! Не прощу я тебя! И при удобном случае – поквитаюсь, как обещал!…И знаешь, что хочу тебе сказать: выбор у человека всегда есть. Ты много раз выбирал, остаться ли человеком или в подлецы податься. И всегда выбирал в пользу подлеца!

– Чего ж прилетел, если все про меня знаешь? – процедил Глухов. – Я ж подлец, а значит, и пристрелить могу!

– Стреляй! – равнодушно согласился Дробенко. – А пришел я сюда сказать тебе, мразь, что ты не только меня не испугал. Тебя вообще, кроме детишек малых, никто не боится! Даже, вон, бабы не боятся! – Дробенко глумливо хихикнул. – В этом ошибка твоя и хозяев твоих вонючих! Ты же уверен в обратном – да? Ты думаешь, что всех нас страхом поносным одолел! Что остров захватил, и теперь все обгадятся, кинутся пощады просить! А вот хрен тебе!!! Что бы ты ни сделал, что бы ни задумал, нет у тебя ничего впереди – одна пустота! Как был ты скотиной, так и останешься!

Глухов, которому и надо-то было только пальцем тронуть спусковую скобу пистолета, чтобы заткнуть рот этому безумцу, с безысходностью понимал, что не может этого сделать. Сам же согласился на разговор – как теперь убивать?!

– Может, я пойду, а ты дальше сам с собою поговоришь… – зло проговорил он, наконец. – Или кого-нибудь из моих ребят к тебе пришлю. У них терпения поменьше…

– Да я-то все сказал. Теперь тебе слово: вот камера, вот часы… десять минут…говори, что хочешь. Свобода слова даже такой суке, как ты, дается! Давай!

Глухов потускнел еще больше.

– Ты же вопросы задавать собирался, – неуверенно произнес он, и эта вдруг возникшая неуверенность стала заметна всем.

– Да какие вопросы! – отмахнулся Дробенко. – В душе твоей поганой копаться не хочу. Там для меня все ясно! Давай, обнажайся морально! Манифест свой политический произнеси! Хочешь, к близким своим обратись или у людей прощения попроси, если сможешь! Говорю, вся страна тебя слушает! Давай, полковник, давай! Как говорится, любой каприз!

Глухов тяжело молчал. Он понял, что затеял этот прощелыга-журналист, который пришел в его логово и у которого против Глухова, казалось, не было ни одного козыря. Он ждал от этого урода вопросов, чтобы трепать его иронией, недосказанностью и многозначительностью. Или жестко отзываться: "без комментариев!" Или срезать наповал резким, как кинжальный удар, ответом: "Еще одна глупость, и я буду каждые пять минут расстреливать заложника, пока ты сам себе не сделаешь харакири…"

А что теперь? Сказать, как он их всех ненавидит – этих мерзавцев-политиков, бывших министров и президентов?… Признаться, сколько слез он выплакал, проклиная свою покатившуюся под откос жизнь?! Только придурок Дробенко все его слезы уже высушил, предупредив, что они в расчет не принимаются!

Глухов решительно поднялся.

– Раз вопросов нет, заканчивай балаган и пошли на берег. Отправлю назад, как обещал…

– Что так? – сделал удивленное лицо Дробенко. – Время есть, а тебе и сказать нечего? Впрочем, понятно! Что тут скажешь, когда без слов все ясно!

– Что тебе ясно!? – взвился Глухов.

– Да все! Тварь ты дрожащая, вот что мне ясно! Ну, что ты хочешь за жизни детишек этих невинных, за женщин беспомощных, за стариков и старух? А? Хочешь меня? Возьми!…Мало? Я за час соберу человек сто, готовых тут остаться вместо баб с ребятишками! Да что там сто! Настоящих мужиков в России завались! Забирай! А этих отпусти, будь человеком!

Глухову вдруг захотелось сделать широкий жест – мол, Каленину детей отдал и тебе еще добавлю. Но этим уже ничего не изменишь…

– Что хочу за их жизни, спрашиваешь? – хмуро произнес он. – Есть у меня ответ. Завтра получите!

– А почему не сейчас?

Глухов молча двинулся к двери.