Остров сокровищ

Сослепу я проскочил свой номер и сунулся в чужую дверь, долго не мог сообразить, отчего она не открывается. Наконец попал к себе.

Что за дела? На пульте слежения ни огонька, экраны темны. Мой участок заповедника отключен.

Наощупь я потыкал клавиши, включил систему. Восьмой квадрат тревожно замигал — ярко-желтое пятно. Я повалился в кресло, сжал виски. Пока в глазах не прояснится, ехать нельзя — а когда доберусь до места, охотников уже и след простынет.

Кто выключил пульт? Мать расстаралась, не иначе. Слышала, как ссорились мы с Лайной, и вырубила сигнализацию, чтобы дать мне прийти в себя. Я скрипнул зубами от злости. Отцу она бы не посмела такое удружить.

Очевидно, Бонс догадался о ее выходке, включил в своем номере запасной пульт и дал себе труд подежурить. Он сам попросил, чтоб его поселили в номер с пультом слежения, и ему нравится мне помогать. Старый капитан на моей стороне. А остальные… Я не говорю о соседях, не говорю о Лайне; но даже мать втайне мечтает, чтоб я бросил это дело и не рисковал жизнью ради крикливых пучков разноцветных перьев. Один капитан понимает, что такое память и долг. И еще доктор Ливси. Но доктор влюблен в мою мать…

В дверь поскреблись.

— Джим?

Я не откликнулся; вошла мать, поставила что-то на стол. Я сидел, вперившись в расплывающиеся огни пульта.

— Коффи тебе принесла. — Она сзади положила руки мне на плечи. — Не сердись. Джим, право же.

О чем речь — о выключенном пульте или о сорвавшемся с языка «дважды Осененный»? Я уже не злился ни на что, однако промолчал. Мать наклонилась и потерлась щекой о мой висок. Золото волос пролилось мне на колени, но я не мог различить колечки на ее локонах. Когда в детстве отец учил меня считать, мы с ним набирали эти колечки на пальцы и складывали, отнимали, умножали, делили… Я отогнал щемящее воспоминание.

— Не переживай, — сказала мать, — все утрясется. Пей коффи и ложись. И выключи эту мигалку. Что расстраиваться зря?

Ее нежные пальцы коснулись моей щеки. Я отвернул голову, уклоняясь от ласки.

— Джим, прости, — проговорила она мягко.

— Проси прощения у Птицы.

Уязвленная, мать ушла. Нехорошо ее обижать, но мне надо было поскорей остаться одному.

Коффи я пить не стал, а намочил в чашке салфетку и промыл глаза. Щипало до невозможности, однако зрение стало возвращаться быстрее.

Я мигом собрался. Браслет-передатчик да старый отцовский станнер — все, что взял. Передатчик тревожно попискивал, и на табло моргал огонек — дублировался сигнал с большого пульта. Я запер дверь и через окно спальни выбрался наружу, оказавшись с торцевой стороны здания.

Здесь не было ни души; на площадке одиноко стоял мой скутер, остальные машины разобрали постояльцы. Море было сине-зеленое, в солнечных бликах; на пляже шумно играла в мяч большая компания.

Подняв прозрачный колпак кабины, я нырнул на сиденье скутера и направился к полосе ивушей, сквозь которые недавно пробегал. Подернутая легкой желтизной листва напоминала, что не за горами осень. Скутер с шорохом скользил по траве, покачивался на кочках. Антигравитационная подвеска сдохла третьего дня, а отогнать машину в город на ремонт мне было недосуг.

Из-за деревьев показался Билли Бонс, помахал рукой — удачи, мол. Я махнул в ответ, хотел было прибавить скорость, да не решился. Поцеловавшись с паутинником, надо не охотников из заповедника гонять, а быть паинькой и лежать в постели. Не буду я паинькой. И Лайну на охоту не поведу.

Воспоминание о нашей ссоре обожгло хуже паутинника. Лайна — дочь сквайра Трелони, чье поместье стоит на берегу Жемчужной лагуны. Местная королева. Балованная девчонка, которой вздумалось стать Осененной дикой Птицей из заповедника.

Вчера Лайне исполнилось двадцать лет, и сегодня она объявила о своем желании.

Услышав такое, я лишь отрицательно потряс головой. Как только ей на ум взбрело? Просить меня добыть ей Птицу!

— Джим, пожалуйста, — кротко попросила моя любимая.

Она сидела в кресле у пульта, подобрав под себя ноги. Темные волосы скрывали ее целиком, виднелся лишь край узкой юбочки да загорелые коленки. Из-под длинной челки на меня глядели яркие глаза — сине-зеленые, точно пронизанная солнцем морская волна.

— Нет, — отрезал я.

— Это не каприз, мне в самом деле нужно.

Считается, что перья Птиц пробуждают в человеке скрытые возможности: чувства обостряются, интуиция усиливается, и люди делаются чуть ли не экстрасенсами. Однако лично я особых способностей за собой не замечал. Интуиция у меня всегда была, а слышать лес и читать следы я умею, потому что егерь. И не заметно, чтобы Осененность пошла на пользу нашим соседям или тому же Гарри Итону. По-моему, это больше вопрос престижа. Люди гордятся собой и бережно хранят подаренные Птицами перья: кто спит на них, кто ставит в вазу, как цветы, а женщины украшают одежду или прическу. И только я в память об отце не держу в своем номере ни единого пера.

Лайна тряхнула волосами, по ним пробежали волны красноватых искр.

— Джим, мои родители — Осененные настоящей Птицей. И твои тоже. И ты сам — Дважды Осененный.

— Это не моя вина. — Я стал Дважды Осененным в день, когда погиб отец.